Недостающее звено

За спиной «нашенские» громко шептались, как погорячее провести время в командировке. Двигатели АН сменили режим гудения, и самолет стал каким-то напряженным, похоже, пришло время готовиться к посадке, хотя за окнами картина не поменялась. Но так было еще минут десять, потом белый «тюль» стал подниматься вверх, внизу замелькали сопки, покрытые безлистным лесом, и овраги с плетущимися по ним ниточками дорог. Самолет начал тормозить, его тряхнуло, и он из себя медленно выпихнул колеса. Они выходили нехотя, внутри было, похоже, тепло и сухо, здесь же они в момент стали ярко-черными от мокрой взвеси в воздухе. Земля приблизилась, после сильного удара самолет покатился по бетонке и завыл, убивая скорость. Потом остановился, и еще пару минут крутились пропеллеры. Затем он поехал, но уже не своим ходом, его тащил буксир к месту стоянки. В таком аэропорту маленького «слоника» парковали не на самом видном месте. На виду стояли авиалайнеры, длинные и устремленные. Когда окончательно встали, открылась дверь кабины, из нее вышли трое летчиков, и через салон пошли к выходу. Четвертым за ними пристроился секретарь. В окно мне было видно, как летчики втроем пошли к ближайшему строению по своим летным делам, а секретарь остался один, но растерянным не выглядел. Его явно здесь у трапа не встречали. Наконец, и нас пригласили на выход.

Метрах в 20 стоял красный «ПАЗик», в нем уже сиял золотой оправой секретарь, он в автобус зашел первым, с явным намерением и выйти первым. А мы уже пойдем в его кильватере, как за атомным ледоколом «Ленин». Но и за ним сначала пойдут «нашенские», а потом остальной люд со своими проблемами и скорбью.

Вдруг вспомнил, как сегодня за завтраком мама мне рассказала, что сама знала про тетю Люсю и Машеньку. Я-то, конечно, не помнил, как прямо под Новый год они заехали в наш барак. Мне было тогда пять, а Машеньке всего-то четыре. В первый день они спали на полу в своей комнатенке, и кушать им было нечего, но, когда мама дала им 10 картошек, тетя Люся блеснула умением ее пожарить, порезав очень тоненькой соломкой. Мы с Машей сразу подружились, насколько это было возможно. Только через год мои родители приобрели в ближайшем проулке домик с так называемыми «засыпными» стенами, а засыпались они землей. Я приходил к своему бараку, и мы с Машей играли на улице. Она всегда бегала с мальчишками, но если ее кто-то обижал, то никогда не плакала и не жаловалась. Я за нее всегда заступался, и она благодарно прижималась ко мне своим хрупким детским тельцем. Еще старался быть с ней честным и не съел без нее ни одной конфеты. Наверное, за это нас и прозвали жених и невеста. И, конечно же, я сегодня не мог не узнать свою невесту. Она стояла среди встречающих и, как в детстве, держала свои руки у груди, сцепив пальцы между собой. Совсем тоненькая и очень похожая на маму. И она меня тоже узнала, подбежала, обняла и прижалась. Я знал, в какой гостинице буду проживать, а Маша назвала ее на свой манер – «бич-холл». И пока мы туда добирались на автобусе, она мне все напоминала, как я учился в четвертом, а она в третьем: я ее по сугробам волоком таскал в школу в очень снежную зиму. Как мы рыли норы, каждый для себя, в этих сугробах, а потом эти норы соединяли, считая, что лучше вместе жить в большом доме. И как я для нее из школьной столовки таскал печенье, пряча его в учебнике «Родная речь». У нее была очень хорошая, «раскрашенная», память. Когда добрались до гостиницы, она сказала, что у нее завтра выходной, и она сразу придет после занятий. Я стоял на крыльце «бич-холла», она еще долго мне махала, пропадая в наплывающих сумерках раннего вечера.

Двери, как, наверное, положено в доходных домах, были с большими окнами, тяжелые и двойные. Большой холл, слева дверь, опять же, с большими смотровыми окнами, над которыми висели буквы, каждая из которых была как бы отдельно, но слово читалось как «Ресторан».

Между входом в озвученное заведение и лестницей на второй этаж находилось что-то замечательное, а именно – большой лоток с ровно расположенными на нем книгами. Книги были с ценниками и продавались. Рядом на стуле сидела женщина, видимо, распорядительница. Ей было, наверное, за сорок, опрятная, неброский макияж, костяная брошь на синем жабо. Все как бы располагало к знакомству с ассортиментом книг. А книги были самые что ни на есть замечательные. Те, что в народе мало читаемы. Похоже, что реализовывались какие-то залежавшиеся фонды. На самом краю торгового лотка лежал двухтомник В. Гюго. «Отверженные» – роман, вошедший в число самых выдающихся и грандиозных книг XIX века, в котором противопоставлялись две силы – закона и любви, где главными героями были люди, отверженные обществом. Я взял книгу и открыл первую страницу. И, конечно же, это было позднее издание. Распорядительница по реализации этого богатства властителей дум посмотрела на меня косо и без интереса, ей, видимо, подумалось, что меня привлекла иссиня-черная обложка. А когда я ее очень вежливо спросил: