– До 1954-го года мама жила с бабушкой, а в 20 лет вышла замуж за папу, которому тогда было уже 30. Его в 1953-м году отпустили по амнистии, он был осужден по 58-й статье, и к сроку освобождения уже отбыл там 12 лет. В 1942-м году он скурил агитационную листовку с портретом Сталина, тогда ему было 18. А в 1957-м году родилась я, но с папой пожили совсем недолго. Он умер, когда мне исполнилось всего 3 года, его добила лагерная чахотка. В 1959-м году реабилитировали Авеля Енукидзе, выдав его за жертву сталинизма. А где-то за год до этого мама случайно нашла у деда в тайнике около 10-ти папок со следственными документами по двум фигурантам – Енукидзе и Калинину. Дедушка, оказалось, все свои бумаги копировал, а при обыске их не отыскали. На дворе 1960-й год, кругом социальный оптимизм, ракеты, космос. Вовсю идет «сталинопад», из старой гвардии, которую Хрущев подавил, остался один Ворошилов. На лицах людей неподдельный энтузиазм. Вот под этим самым народным энтузиазмом мама и приволокла домой ящик, собрала в него все дедовские папки и, считая, что делает хорошее и нужное дело для страны, отправила этот ящик прямиком в Кремль. Она ужаснулась, когда увидела эти папки, рассчитывала помочь изобличить сущность этого дракона Авеля, которого реабилитировали.
Машенька чуть прервалась, углубившись в мороженое, а я представил в своей голове, как это могло быть в Кремле. Хрущеву, по моему мнению, обязательно должны были показать эти бумаги, и интерес там, конечно, был не в Енукидзе, а в Калинине. Правление Хрущева продолжалось увековечиванием памяти этого всесоюзного старосты: города, районы, проспекты и корабли назывались его именем. Не прошло и года, как Хрущев сам открыл десятиметровый памятник ему в Калининграде, и по его распоряжению в этом же году его восславили в фильме «Ровесник века». Хрущеву конечно бы хотелось вытащить все это говно из могилы, но первым на очереди был Коба. Вытащить его из мавзолея и сунуть в яму планировалось в следующем году. А сегодня надо было укреплять авторитет партии и память о ее истлевших вождях. И тогда было принято решение поступить так, как всегда поступали – врать дальше, а тех, кто читал эти бумаги, – подальше и под надзор. Так Машенькина мама, пытаясь воздать преступникам и реабилитировать своего отца, подписала себе приговор. Но ни суда, ни приговора не было, было какое-то постановление и маршрутный лист к месту поселения. Вот так они с Машенькой и оказались в той комнате с фикусом, что остался от прежнего проживателя. А теперь эта девочка мечтала быть там, чтобы учительствовать в своей школе. Может, человек так устроен, может, есть и такая справедливость.
А я вот сейчас впервые в своей жизни иду в кино с девушкой. Кино было изумительное, а главное – что поучительное. Не надо рядиться в чужие одежды, да еще и использованные. Такой маскарад только в кино может закончиться хэппи-эндом. Понятно, что домоуправ в царских одеждах, конечно, не волк в овечьей шкуре. Кино всех смешило, и все хохотали, а смех – это человеческая реакция, которую нельзя подделать. Это как по Достоевскому – что, когда человек смеется искренне, свободно, естественно и от души, он предстает перед взглядами других в своем истинном обличье. Всегда можно понять, когда люди смеются фальшиво. Машенька смеялась по-детски, закрывая лицо ладошками.
После фильма на автобусной остановке мы сели на разные маршруты. Машенька поехала в общежитие, а я в «Гавань». Она мне честно сказала, что бокс не любит, но очень хочет за меня поболеть, и взяла обещание, что, когда станет известно, во сколько надо быть на соревнованиях, я позвоню в общежитие и оставлю вахтеру информацию. Я, конечно, пообещал, но делать этого не собирался. Боялся, что ее присутствие может помешать мне быть на ринге таким, как надо. В полупустом автобусе из транзистора водителя «Самоцветы» напоминали мне, что мой адрес – Советский Союз.
После кофейного перекуса мне очень хотелось пообедать, и я еще надеялся успеть. У книжной распорядительницы стояли трое: один листал книгу, а двоим она что-то эмоционально рассказывала. Судя по изобилию джинсовых одежд и новизны этой одежды, которая стояла колом, то были те самые моряки загранплавания, еще и получившие жалованье. Распорядительница их тянула в книголюбы.