Недрогнувшей рукой

И это главное – мой отец. Под его предводительством, нацепив самые немыслимые одеяния, шляпы и шали, разрисовав лица жженой пробкой, оглашая чинные улицы дачного поселка дикими воплями и пением, мы обошли всю округу. И не было большей радости, если наше торжественное шествие сопровождалось захлебывающимся лаем собаки, преследовавшей нас параллельным курсом вдоль забора, или же ревом соседских малолеток, рвущихся ринуться за нами следом под негодующие возгласы взрослых.

Пинг-понговый стол был достопримечательностью именно нашего участка. Не знаю, как терпели взрослые многочасовые, бьющие в уши удары-щелчки невесомого шарика по фанерному покрытию. Но это бывало не каждый день. Потому что на другой даче был стол, как будто созданный для подкидного дурака. А в углу третьей дачи была специальная площадка, на которой можно было разводить костер и поджаривать на палочках хлеб, а если повезет – сосиски, а потом на углях печь картошку. Машин на улицах в ту пору было немного, поэтому родители не боялись отпускать нас на полдня гонять на велосипедах по всему поселку. Сейчас такое трудно себе представить, тем более что не было мобильников, а было только одно четкое правило: “быть дома к такому-то часу”.

Иногда кого-то из нас “припахивали” полоть клубнику или окучивать картошку, и мученик на полдня выпадал из общего праздника жизни. Но случалось это нечасто: участки здесь были большие и лесные, а огородики, как правило, для порядка. В почете были цветочные клумбы: флоксы, пионы, садовые ромашки, даже розы.

Среди моих дачных друзей были, впрочем, такие, которые не садились на велосипед, только тоскливо провожали глазами нашу удаляющуюся кавалькаду, следя, как медленно оседает поднятая нами пыль. По некому графику они брали папки с нотами и шли заниматься на дачи, где стояло пианино, приносившее хозяевам некоторый арендный доход. Я чувствовала свое превосходство, но вместе с тем жгуче завидовала им, их власти над звуками.

Эти летние компании, в которых были, конечно, свои дружбы-вражды, свои кланы и партии, иногда распадались к сентябрю и возрождались с началом школьных каникул, а иногда становились настоящими сообществами, образовывали связи на всю жизнь. Но, как правило, когда участникам исполнялось лет четырнадцать-пятнадцать, дача не просто переставала притягивать их – становилась в тягость, и хотелось только одного: чтобы родители не тянули на ненавистную электричку, а дали наслаждаться пыльным московским летом, долгими светлыми вечерами на дворовых скамейках.

Мамин брат, старше меня на тринадцать лет, был студентом Бауманского института. Общежитие, где жили многие его однокашники, располагалось неподалеку, в Малаховке. В начале лета они часто готовились у нас к сессии, а по вечерам устраивали танцы на большой открытой террасе. Я, стараясь казаться незаметной, пристраивалась в самом уголке, дрожа, чтобы меня не прогнали или с позором не отправили спать. Мне было лет восемь-десять, когда в Москве появились “стиляги”, начали танцевать рок-н-ролл, и было удобно на мне – маленькой и легкой – отрабатывать замысловатые па. Твист не требовал партнера, а как его танцевать, было объяснено в известном фильме Леонида Гайдая устами Бывалого в исполнении Евгения Моргунова: “Носком правой ноги вы давите окурок… Второй окурок вы давите носком левой ноги. А теперь оба окурка вы давите вместе!” Для создания настроения подходил фокстрот в исполнении Майи Кристалинской: “Пусть дни прохо-одят, спешит за годом го-о-д, – когда минутка грустная приде-е-т, я обниму тебя, в глаза твои взгляну-у, спрошу: «Ты помнишь нашу первую весну-у-у?»” Ну и, конечно, “Маленький цветок” – бессмертная мелодия.

* * *

Той дачи давно уже нет. “Там живут чужие господа” – как пел Вертинский. Говорят, наш дом снесен и на его месте красуется вычурный новорусский особняк. И забор, конечно, совсем-совсем другой.

А когда-то на всей длинной улице, где заборчики традиционно красили зеленой или – реже – коричневой краской, был только один синий – наш – дом, № 44. Но мы даже не упоминали номер, а обозначали особую примету: “Интернациональная улица, синий забор…”