Недрогнувшей рукой

Не успела я записать Юрины воспоминания, прособиралась… Хотя выбила у него обещание поговорить под запись, даже подарила ему на день рождения маленький диктофон, чтобы отрезать путь к отступлению. Но Юра сказал, что у него есть одно условие. Я напряглась. “Начинать буду с самого детства”. Выдохнула. А потом сказала: “И у меня есть условие”. Самое смешное, что я сейчас не могу вспомнить, что тогда имела в виду. Наверное, какую-то ерунду, просто чтобы за мной осталось последнее слово. Ответил Юра своей любимой формулой: “Я согласен со всем, что вы скажете в ближайшие пять минут”. А сколько меня ни просили после его ухода написать о нем – не могу, подступалась – не получается.

Как-то мы сидели у Юры дома, в тесной кухоньке. Уже пропустили по паре рюмочек, и я, осмелев, задала мучивший меня вопрос: “Вот за это вы боролись, за это сидели в психушке и лагере, за то, что сейчас?” Разговор тот был весной 2011 года, за несколько месяцев до Юриного ухода.

Повисла пауза. Юра не просто подбирал слова, он собирался с мыслями. Я обычно старательно избегаю передавать прямую речь, делаю это только тогда, когда уверена, что помню дословно. Это помню: “Грубо и пафосно говоря, за то, чтобы остаться собой. А вообще-то да – за свободу информации, сегодня интернет, и свободу въезда-выезда”.

В октябре 1994 года Георгий Владимов восклицал в письме Льву Аннинскому: “Россия сегодня – самая свободная страна! Но – это же не может длиться до бесконечности!..”

Мы перещеголяли всех философов, заткнули за пояс Аристотеля с Гегелем: мы, похоже, знаем, что такое бесконечность.

“Мы все учились понемногу…”

Никакой спорт, никакие развлечения и игры никогда не доставляли мне такого наслаждения, как чтение лекций. Только на лекции я мог весь отдаваться страсти и понимал, что вдохновение не выдумка поэтов, а существует на самом деле.

Антон Чехов. Скучная история

…В одну и ту же реку

Слова престижная, элитная школа в моем детстве еще не были в ходу. Не существовало и понятия частная школа – все школы были государственными. Но постепенно все менялось. А судьба приводила меня в школы в разных ипостасях: ученицей, затем учителем и, наконец, родительницей.

Птенцы Григория Ивановича

Образование я получила в школе, которая, наверное, заняла бы почетное место в рейтинге, если бы таковые составлялись в шестидесятых годах.

Во-первых, школа размещалась в самом центре Москвы, на тогдашней улице Станиславского (ныне Леонтьевский переулок). Сегодня это звучит гордо: у Тверского бульвара, а тогда Москва была маленькая и внутри Бульварного кольца густонаселенная, жили там люди без различия чинов и званий и по преимуществу в коммуналках. И школу выбирали (даже и не выбирали, в нее записывали) по единственному принципу – поближе, и все одноклассники добегали до дому минут за десять, не больше, а кое-кто заскакивал туда на большой перемене.

Но все-таки центральное положение школы выделяло ее из общего ряда. Например, во втором, кажется, классе к нам пришла настоящая американка – мулатка Кэрол, по поводу чего созвали экстренное родительское собрание, где было объяснено, что с ней дружить детям можно, потому что ее папа – корреспондент коммунистической газеты. Мы и дружили. С домом Кэрол у меня связаны три ярчайших потрясения: ей платили за то, что она мыла посуду и убирала комнату, у нее была морская свинка и роликовые коньки, а главное – она носила колготы и, бегая по классу, не прижимала к себе юбку, как делали мы, чтобы не вылезали поросячьего цвета байковые панталоны. А однажды – никогда не забуду – мы были допущены в святая святых, в кабинет ее отца, где стояла невиданная кожаная мебель и телевизор с большим экраном без привычной увеличивающей линзы, и смотрели, как Хрущев у трапа самолета обнимает слетавшего в космос Гагарина.

Но вскоре произошел переворот – школа получила приставку “спец”, и нас, не дожидаясь, как обычно, пятого класса, стали учить английскому языку, причем (большая новость для того времени) для этого поделили на три группы. Никакого отсева, как водится нынче, не проводили.

Около школы был пустырь, где еще до того, как мы надели уродливые коричневые форменные платья с черными фартуками и (надо же!) сатиновыми нарукавниками, началась стройка. Излишне говорить, что на стройплощадку ходить строжайше запрещалось, а потому все свободное время мы проводили именно там. Это в те годы было довольно экзотично – строили в центре немного. Ходили слухи, что возводят не просто дом, а какой-то чуть ли не секретный объект, что в целом оправдалось: был отгрохан один из первых домов для большого начальства, его окружили забором, поставили охрану, а дети членов ЦК КПСС вполне естественно стали учениками ближайшей, то есть нашей, школы.