Недрогнувшей рукой

Но до того мне предстояло пройти “первый круг”. Переборов себя, я позвонила Анне Михайловне и через два дня входила в маленькую, по-спартански обставленную квартиру около метро “Академическая”. Анна Михайловна жила в интересных местах: в Кремле, откуда ее выселили в уже наполовину опустошенный арестами Дом на набережной, куда и за ней вскоре пришли. Теперь – здесь. А через некоторое время я навещу ее на новой квартире – неподалеку от Новых Черемушек, в – как сказали бы теперь, а тогда еще не говорили – элитном комплексе, который местные жители нарекли “Царским селом”… Я читала, что Ларина была красавицей, видела ее молодые фотографии. Сейчас передо мной была седая женщина, может быть даже выглядящая старше своих семидесяти четырех, с лицом, о каких говорят “печеное яблоко”, маленького роста, суховатая. А вот тут я не откажу себе в штампе: таких ясных, распахнутых голубых глаз я, пожалуй, не видела никогда. Начало разговора было настороженным и напряженным. Как я теперь понимаю, спасла дело и определила дальнейший ход событий и развитие отношений моя искренность. Я сказала, что боюсь сойти с ума, погружаясь в чудовищные подробности, что уже потеряла сон и не знаю, как меня терпят домашние. Я сказала, что мне стыдно говорить об этом с ней, для которой это не книжное знание, а прожитая жизнь. После этого признания мы долго пили чай, и – смешно сказать – Анна Михайловна меня успокаивала и утешала.

Она не то чтобы была литературно одарена. Но что бесспорно – памятлива не только на детали, но на передачу эмоциональных состояний и живых диалогов. И не стеснялась говорить ни о чувствах, ни о собственных заблуждениях. Меня ужасала наивная, непоказная преданность тонких, интеллигентных и образованных людей “делу партии большевиков”, но говорить об этом надо было с осторожностью, как по минному полю идти. Далеко не сразу наши беседы стали настолько доверительны, что я могла, не выбирая ни слов, ни градуса своего отношения, обсуждать не только сталинскую эпоху, но и актуальную политическую ситуацию.

Перестроечные власти предоставили вдове Бухарина на лето дачу – маленький деревянный домик (насколько я помню, без особых удобств) в Малаховке. По счастливому совпадению я с семьей проводила отпуск в двух остановках на электричке по той же дороге, поэтому наши встречи стали практически ежедневными.

Во всех источниках скупо написано, что Бухарин был реабилитирован в 1988-м и в том же году посмертно восстановлен в партии. Реабилитирован в феврале, а дата восстановления – 21 июня. Значит, Анна Михайловна, хранившая в памяти письмо-завещание мужа, адресованное “Будущему поколению руководителей партии”, тем летом ждала именно этого… Партии коммунистов оставалось жить три года…

А полувеком раньше в Крыму произошло их первое, робкое, намеками объяснение в любви. Через неполных четыре года двадцатилетняя Анна Михайловна к своей фамилии прибавит фамилию Бухарина. Николаю Ивановичу было сорок шесть. Еще через два года у них родится сын, который будет отнят у матери, не будет знать, кто его отец, и свидание их с Анной Михайловной случится, когда он будет уже студентом, а у нее за плечами останутся годы и годы тюрем, лагерей и ссылок. Камил Икрамов так описывал свой разговор с Юрием Николаевичем Лариным, уже известным художником: “Ты представь себе, что твоя история попадает в руки Диккенса, Гюго или Дюма. Взяли крохотного мальчика, отняли у родителей, отца казнили и опозорили, мать на много лет посадили в тюрьму. Понимаешь, не молодого матроса заключили в замок Иф, а мальчика, и мальчик этот не знал своей подлинной фамилии, отчества и чей он сын. А потом – Москва, известность… Получился бы роман «Человек, который смеется» или «Граф Монте-Кристо»”.

В воспоминаниях о том дне в Гурзуфе с чисто женской подробностью Анна Михайловна напишет: “На мне было голубое ситцевое платье с широкой каймой из белых ромашек”.

В вечерних июньских сумерках, стоя на подмосковной платформе, по случайному ли совпадению я держала в руках букет белых ромашек? За час до того я вернулась на дачу после долгого сиденья с Анной Михайловной над рукописью. Не успела я войти в дом, как бабушка, с живейшим интересом следившая за моей работой и хвастаясь мною перед своими подружками, выпалила: “Ну, рассказывай, как Анна Михайловна отреагировала!” “На что?” – не поняла я. И тут выяснилось, что только что по радио передали новость о восстановлении в партии Бухарина…

Мне так хотелось быть добрым вестником, что я кинулась к клумбе, нарвала больших садовых ромашек и, несмотря на позднее время, помчалась в Малаховку. Я была настолько включена в прошлое Анны Михайловны, что значительность события и момента казались мне тогда чуть ли не эпохальными.

Почти ночное мое явление на пороге маленькой застекленной терраски с оконными переплетами из мелких ромбиков, с букетом ромашек было эффектным. Я и вправду увидела первую реакцию. И главное, что я увидела, – гордо поднятую голову: справедливость восторжествовала.