Недрогнувшей рукой

Я полетела на операцию. Новый корпус для его центра только строился, и клиника представляла собой старое, плохо оборудованное здание. Была осень, весь транспорт, включая автобусы, был мобилизован на уборку урожая, поэтому от гостиницы до больницы можно было добраться только на такси. Потом пошли дожди, и без резиновых сапог преодолеть расстояние от машины до корпуса стало сложно.

В послеоперационной палате я совершила диверсию. По правилам, аппарат Илизарова должен был ни на что не опираться, а висеть, иначе он причинял боль. Однако специальных кроватей не хватало. Тогда я легла на пол и, напрягая все силенки, расцепила пружины, чтобы образовалось отверстие. Пружины я сложила в мешочек и стала ждать врача, готовая отразить нападение и, если что, заплатить за испорченное государственное имущество. Однако врач, приходивший с чемоданчиком инструментов, вроде как у сантехника, осмотрев кровать, позвал старшую сестру и велел подготовить еще несколько таких же для “бедренников”. Потом надо было разрабатывать ногу, чтобы не было контрактуры коленного сустава. Мы обе плакали, но я, отвернувшись – не могла видеть страдание на Лёкином красивом лице, – сгибала и сгибала ногу. Я ходила с ней в операционную на перевязки, чтобы поддерживать ногу на весу – сестер было мало. Поначалу не хотели меня пускать, мол, в обморок упадете, потом сдались. А по коридору мы прогуливались с бутылочкой нашатыря, поднося жгучую ватку то к ней – больно, то ко мне – жалко… Но следующие двадцать лет, пока не подкрался рак, Лёка могла ходить.

Она была мужественным человеком, казалось, ничего не боялась, разве что лестниц, которые давались ей с трудом. Круг ее друзей был очень широк, она любила соединять людей, принимать гостей. У нее была отличная память, и жизненные перипетии друзей и учеников она помнила в деталях и пыталась принять в них деятельное участие.

А потом – опять операция и двадцать пять сеансов лучевой терапии. Двадцать пять раз мы ездили на Каширку в онкологический центр им. Блохина, грустно прозванный “Блохинвальдом”. Химеотерапии, которая должна была начаться следом, Лёка ужасно боялась: еще бы, такие роскошные, уже с проседью волосы, неужели выпадут? Неожиданный тромб избавил ее от этого.

…Малый зал Консерватории на панихиде был до отказа заполнен коллегами и учениками. И музыкой.

* * *

Военные называют погибших: “безвозвратные потери”. Но, если отшелушить с этих слов казенный налет, они окажутся точными. Не вернуть. Присоединились к большинству.

Встретимся…

С запертыми устами

Нашу родину буря сожгла.

Узнаёшь ли гнездо свое, птенчик?

Борис Пастернак. Определение души

Параолимпийское спокойствие

Когда-то (сейчас кажется, что в иную эпоху) на телевидении был проект “Путешествие из Петербурга в Москву” по следам Радищева. В деревне Пешки, той самой, где писатель разразился знаменитым “Звери алчные, пиявицы ненасытные…”, местная сельская учительница простодушно говорила на камеру: “Живем, конечно, плохо, но не так плохо, как по телевизору показывают”. Бедная, она-то, наверное, хотела подыграть, что дела, мол, не так плохи, но прозвучало это трагикомично. Как раз по телевизору-то мы куда чаще видим потемкинские деревни, нежели радищевские.

Но несколько раз в жизни мне довелось явственно, как говорится, на собственной шкуре, убедиться в том, что личное, чувственное впечатление – совсем не то, что на экране, хоть нам порой кажется, что мы вместе с героями переживаем в полной мере.

В девяностых годах я жила на Большой Никитской улице, и в просвет между домами из окна был виден Белый дом. Когда в девяносто третьем танки стреляли по нему, шел прямой репортаж, кажется, CNN (да-да, было такое!). И каждый залп я слышала дважды: сначала из окна, а потом через несколько секунд с экрана.

…Меня угораздило прилететь в отпуск в Израиль 6 октября 2023 года. На следующее утро всех разбудил сигнал воздушной тревоги. Началась война. Двенадцать дней, в которые я планировала ездить на море и экскурсии по историческим местам, я провела по большей части в убежище. Скажу честно: я готова была бы пожертвовать таким опытом. Ракеты, рвущиеся прямо над головой, сбитые “Железным куполом”, постоянное напряжение. Это не было похоже на фильм, даже документальный…

Впрочем, и к личным переживаниям можно отнестись по-разному.

Митрополит Антоний Сурожский вспоминал о своем военном опыте: “Я помню, я лежал на животе, был май месяц, стреляли над головой, я делался как можно более плоским и стал смотреть перед собой на единственное, что было: трава была; и вдруг меня поразило, какая сочная, зеленая трава, и два муравья ползли, тащили какое-то маленькое зернышко.

И я загляделся, и вот на этом уровне вдруг оказывается жизнь, нормальная, цельная жизнь. Для муравьев пулеметов не было, стрельбы не было, войны не было, не было немцев, ничего не было, была крупица чего-то, что составляло всю жизнь этих двух муравьев и их семейств”.