Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов

В вопросе о творческих группировках Фадеев занимал особую позицию. Он заявлял: «Я люблю группироваться с теми людьми, которые пишут иначе, чем я»; «Было бы скучно и бесполезно находиться в одном объединении с теми, кто пишет, как я. Я бы от них ничего поучительного для себя не приобрел»1. Когда начали выдвигать его «Разгром» как образцовое произведение пролетарской литературы, он решительно возразил. То же самое он делал, когда начали на эту роль ставить «Бруски». Фадеев глубже остальных напостовцев подходил к вопросу о творчестве. Он справедливо утверждал, что «творческая практика в пролетарском литературном движении чрезвычайно разнообразна и, во всяком случае, никак не умещается в рамки «двух струй». Благодаря такому подходу создается образ какого-то существующего лишь в воображении этих людей «идеального» пролетарского писателя. Этот «воображаемый» писатель целиком уже овладел методом диалектического материализма, он создает идеальные произведения, а все существующие в действительности пролетарские писатели, конечно, на этого идеального, выдуманного пролетарского писателя не похожи и обязаны у этого идеального писателя учиться. Беда, однако, в том, что такого писателя нет, и беда в том, что по одному писателю в литературе вообще равняться нельзя»[571]. Он справедливо указывал на то, что творческих «струй» в литературе много, «многообразие их совершенно закономерно», что нельзя позволять какой-нибудь из групп командовать в вопросах творчества, что следует поддерживать все плодотворное в каждой из них и по-товарищески, прямо критиковать их слабые стороны. «Зачем же молчать? Приходи и выкладывай, что ты думаешь, чем ты можешь помочь общему делу. В пьесах Киршона есть схематизм и ходульность, у Безыменского их в десять раз больше, а Фадеев отстает в тематическом отношении, а у Либединского срывы в рассудочный психологизм, а Панферов эмпиричен, натуралистичен, а у Шолохова сильны моменты объективизма»[572]. (В скобках заметим, что Фадеев несправедливо обвинил Шолохова в объективизме, а себя в тематической отсталости.)

Личные отношения лидеров «двух струй» – А. Фадеева и Ф. Панферова – оставались товарищескими, несмотря на серьезные расхождения во взглядах на литературу. В конце 1931 года, в период самой острой перепалки между напостовской и панферовской школами, Панферов заявил: «С Фадеевым вы нас никаким кипятком не разольете. «Разгром» является основным нашим произведением, на котором мы учимся»[573].

Вообще следует здесь отметить одно очень ценное качество Фадеева как человека и руководителя, роднящее его с Фурмановым. Он был честен в отношениях с людьми, даже с теми, кого считал своими противниками. Он был предан своим друзьям. Он защищал, к примеру, Либединского и тогда, когда видел, что защищать бы его не следовало, но он так был привязан к нему большой дружбой и так высоко ценил его в раннюю пору, что боялся принести ему вред своими выступлениями с авторитетной трибуны. Это, конечно, недостаток, на котором вырастала групповщина, но этот недостаток смягчался тем обстоятельством, что в личных письмах, а следовательно, и в личных беседах Фадеев говорил Либединскому все начистоту.

О своих взаимоотношениях с людьми и о принципах дружбы Фадеев интересно рассказал в письме к А. С. Серафимовичу от 3 апреля 1931 года: «Надо сказать, что ты неправильно считаешь меня человеком обидчивым – я бываю иногда вспыльчив, но обидчив – никогда. К сожалению, люди имеют больше оснований обижаться на меня, чем я на них… Обидно было, когда ты ушел из «Октября», но это – своеобразная «обида» (было ясно для меня, что журнал уйдет в руки Панферова, но тебя я совершенно понимал и внутренне оправдывал) – это уже не «обида», а просто жалость, что расстраивается дело, – это нисколько не изменило моего отношения к тебе. Скажу больше – ничто и не изменит. Ибо симпатии и привязанности мои (прочные) зиждутся на понимании уважения и любви к основному, определяющему в человеке, на знании, что каковы бы ни были его поступки, они не выйдут за пределы этого основного и определяющего, ибо человек этот таков, и таким я его принимаю»[574] (везде подчеркнуто автором письма. – С. Ш.).

Из протоколов заседаний секретариата и фракций видно, как Фадеев хлопотал о помощи писателям из так называемых попутчиков. Вот он 7 сентября 1931 года ставит вопрос о задержке пьесы В. Катаева «Миллион терзаний», и по заявлению Фадеева принимается решение: «Поручить тов. Авербаху выяснить причины задержки и доложить на следующем заседании фракции». Вот Фадеев требует от секретариата 4 апреля 1931 года принять все меры к тому, чтобы обеспечить лечение Э. Багрицкого. В 1929 году он выступает в печати в защиту А. Малышкина, после того как роман «Севастополь» был неким Н. Н. разруган в журнале «На литературном посту». «Я вступился в печати за Малышкина, когда его несправедливо «обложили» за «Севастополь». Это было в период РАПП»[575], – сообщал он в 1955 году С. Преображенскому.