Неизвестная. Книга первая

— Да что вы, Александр Васильевич, — махнул на него ладошкой Бехтерев. — Олька с детства к музыке не пригодная — слон на ухо наступил. Это Юленька. Кстати, как она вам?

— В каком смысле? — не понял Варченко.

— Да в прямом. В самом что ни на есть прямом.

— Простите, я что-то запамятовал, кем она вам доводится?

— Пациенткой, — сказал Бехтерев. — И это второй вопрос, который нам надо обсудить.

А звуки музыки, словно набравший силы весенний поток, все текли и текли по комнатам этого когда-то шумного и веселого, а ныне совсем присмиревшего дома.

— Ее привезли к нам в институт, — говорил Бехтерев в такт мелодии, встряхивая седой гривой, — зимой восемнадцатого. Ретроградная амнезия. Полная. С потерей ориентации во времени и пространстве. И еще одна особенность, которая, пожалуй, уже по вашей части…

— Вы о чем? — Варченко поймал себя на том, что носком сапога отстукивает такты волнующей и несколько необычной мелодии.

— Понимаете… Стоило Юлии оказаться вблизи человека, как она, а на самом деле девушку зовут Юлия Струтинская, впадала в состояние, близкое к каталепсии, но имеющее особенность — это, скорее, каталепсия суггеста. Она словно раскрывает свое сознание и впускает в себя сознание другого человека. Это не слишком приятно для ее визави. Порой она вытаскивала на свет такие вещи, о которых человек не то чтобы забыл, а скорее, старался забыть.

— То есть?

— Ну… у всех у нас есть свои скелеты в шкапу, и не каждый готов этот шкап открывать… Надеюсь, понимаете, о чем я говорю…

— Кажется, я понял.

— Вот и славно, — сказал профессор и продолжил: — Знаете, я вчера Юлию привез сюда, и ее очень заинтересовал рояль. Раньше, а я могу это подтвердить, она его никогда не видела. Сегодня при вас я разрешил ей его изучить…

— Да, я помню.

— Те звуки, от которых вы морщились с полчаса назад… Это она… изучала. Теперь же, — Бехтерев указал рукой в сторону гостиной — Слышите? Она изучила. Вы же знаете языки?

— Да, знаю, — сказал Варченко. — Немецкий, финский, немного шведский, совсем плохо английский. На санскрите могу читать…

— Так вот, она сидела на ужине напротив вас. Уверен, что Юля теперь знает эти языки. Она, как губка воду, впитывает в себя все возможные знания…

— Но… как?

— Понятия не имею, — пожал плечами профессор и рассмеялся. Потом посерьезнел и сказал: — Дорого бы я дал за то, чтобы узнать, как она это делает.

— Признаюсь, — сказал Варченко. — Я сразу и не подумал, что Юлия не совсем… обычный человек.

— Два года, — Бехтерев нагнулся, отомкнул дверь тумбы стола и вынул оттуда пухлую папку. — Вот история болезни.

— Юлия Вонифатьевна Струтинская, — прочитал Александр Васильевич на титульном листе.

— Сейчас же вероисповедание не пишут. Только национальность, — ткнул Владимир Михайлович в соответствующую строку. — Мы ее русской записали, потому как черт ее разберет, что в ней за крови намешаны…

— Тысяча девятисотого года рождения. Ровесница века.

— Вот, изучайте, — указал Бехтерев на папку. — Два года проб и ошибок, удач и… Тут все.

— Но…

— Сейчас Юлия Вонифатьевна чувствует себя как вполне нормальный человек. Было нелегко, но мы с ней все же немало поработали, и теперь она — на вид — обычная девушка двадцати лет от роду. Может быть, немного странная, но… Вы же сами сказали, что не заподозрили в ней моей пациентки. Хотя… черт его знает, когда у нее рванет…

— За что же мне такое доверие? — Александр Васильевич с любопытством разглядывал папку.

— В своей лекции вы поминали древнюю науку… и потом, на фонографе… эка вы встрепенулись… Как вы называли?

— Дюн Хор, — сказал Барченко.

— Совершенно верно, — согласился профессор. — Вот здесь, — похлопал он ладонью по истории болезни. — Эти два слова упоминаются сто тридцать четыре раза.

— Как?! — удивился Александр Васильевич.

— А вот так, — сказал Бехтерев — Каждый ее, если так можно сказать, приступ заканчивается возгласом «Дюн Хор». Я себе голову сломал, пытаясь понять, что это значит… А тут вы, — профессор улыбнулся. — Мне кажется, что в России нет большего специалиста в этой области. Теперь я понимаю, что он был прав, когда рекомендовал вас в качестве опекуна Струтинской.

— Он?

— Да, — профессор взял папку и переложил ее на сторону Барченко. — Владимиров. Вы же его знаете?

— Костю? Конечно. Весьма интересный молодой человек.

— ВЧК очень заинтересован в этой девушке. Сам Дзержинский заинтересован. Ну да это не мудрено. Какой иностранный дипломат или агент сумеет скрыть свои тайны, если рядом окажется Юля, — Бехтерев заговорщически подмигнул своему новому сотруднику. — Кстати, все расходы на вашу экспедицию так же берут на себя чекисты. Так что можете не стесняться в средствах, — а потом добавил серьезно: — Главное, чтобы экспедиция принесла результаты.

Звуки рояля еще кружили в воздухе, когда Барченко и хозяин дома вышли из кабинета. Александр Васильевич зажимал подмышкой объемный сверток, сделанный профессором из прочитанных газет. В свертке была история болезни Струтинской, и Александру Васильевичу не терпелось познакомиться с ней поближе. Однако он был, как всегда, сдержан, подтянут и спокоен.