Неизвестная. Книга первая

А Кузминкин, схватив за руки Наташу и Эль, исполнял неимоверную кадриль, меся своими сапогами землю, едва подсохшую после вчерашней пурги. Он был потрясен! Он был восхищен! Он был возвышен и окрылен! Он никак не мог совладать со своим восторгом, да и не хотел этого…

— Три-та-ти-ра ти-ра, — напевала Наташа, приплясывая по расхлябанному месиву своими видавшими виды сапожками. — Три-та-ти-ра ти-ра.

Юля стояла чуть в сторонке, приложив ладошку ко лбу и смотрела на вернувшееся в мир солнце. А неподалеку, так же прикрыв глаза ладонью, стоял и смотрел на солнце Михаил Распутин.

— Юлька, ты осторожней, — крикнула ей раскрасневшаяся от пляски Эль Кондиайн. — Глаза сожжешь.

А Кузминкин уже закручивал ее под руку и все приговаривал:

— Вот так Норд! Вот так Норд!

И тут же так лихо вертанул за руку Наташу, что она, закружившись волчком, подкатилась к нему…

— Три-та-ти-ра ти…

И не удержался чекист, не совладал с собой, не сумел — вдруг прижался губами к Наташиным губам, замер так на мгновение… и резко отпрянул, испуганно глянув на Варченко. Их взгляды встретились, и в воздухе повисла неловкая пауза.

Наташа зарделась и потупилась, словно провинившаяся гимназистка.

Эль недоуменно уставилась на Кузминкина, а Тамиил с тревогой на Александра Васильевича…

И в этот момент из барака показалась взъерошенная, заспанная и слегка помятая Лидочка Маркова. Она с прищуром взглянула на застывших экспедиционеров и спросила сипло:

— Вы чего расшумелись?

— У нас тут солнечное затмение, — взглянула на нее Юля.

— A-а… понятно, — тряхнула взлохмаченными кудрями Лида и зевнула.

— Ты все проспала, — пожала плечиками Юля. — А мы тут веселимся в честь этого знаменательного события.

— Понятно, — Маркова посмотрела на Кузминкина. — Степан Иваныч, вы бы поосторожней. После вчерашнего вон как раскраснелись. Я же предупреждала, что у вас может случиться гипертонический криз.

— Хорошо, товарищ доктор, — сухо ответил чекист. — Я постараюсь.

— Тамиил, — сказал Варченко остолбеневшему астроному. — Запаковывайте ящик.

*****

Михаил Распутин вернулся на Ловозерский погост через четыре дня. Он доехал до своей тупа — деревянного сруба на высоких пеньках. В этой избушке на птичьих ножках зимовала его семья. Приказал жене дать ему новую пэска, сшитую из теплых шкур осеннего оленя. Надел ее, подпоясался выходным ремнем, который раньше надевал только когда ходил на проповеди Сердитого-отца-Евлампия, подвесил ножны с ножом, кошелек с медными амулетами и пошел к Анне Васильевне, у которой все это время лежал и болел сын Федор.

Он рассказал нойда все, что увидел в городе. И про новых людей, и про пургу, и про колдунов, заставивших вдруг зажмурится солнце. А еще про девушку, которая говорила с ним, не раскрывая рта, а потом велевшая солнцу моргнуть и открыть свой блестящий глаз… Он рассказал ей все, только про страх свой умолчал. Не пристало как-то…

— Ты думаешь, это она? — спросила Анна Васильевна.

— Я не знаю, — сказал Михаил Распутин.

А потом он забрал Федора, положил его на легкие саамские нарты — ноартсоанн — укутал медвежьей дохой, понукнул ездового оленя и помчался в город Мурманск.

У парня была чахотка в открытой форме. Так сказала Маркова после осмотра. Еще она сказала, что парень не жилец, что уже легкими отхаркивает. Но старый лопарь ей не поверил, он сказал, что «нойда новых людей» его сына вылечит, а за это он ей отдаст свой кошель с талисманами, новый пояс, десять связок рыбы и еще пять ездовых оленей в придачу.

— Не меня, вот его проси, — шепнула ему та девушка, Юля, что говорила на его языке, и показала на главного колдуна, самого большого начальника — строгого на вид и в очках.

И Александр Васильевич за парня взялся.

Маркова для него в бараке угол отгородила.

— Чтоб он тут всех нас не перезаразил к чертовой матери, — пояснила она Наташе, повелела всем марлевые повязки надеть и руки спиртом протирать. — Туберкулез, да еще такой запущенный, отрытая форма, это же жуть.

Вздохнул Кузминкин, но спирт выделил.

— Для медицины он уже мертв, — согласился с ней портовый врач, которого Лидочка пригласила для консультаций.

— Ну, — сказал Варченко, — значит, солнечные ванны ему точно не помешают.

И велел парня раздеть догола и на улицу вынести.

Специально для этого носилки соорудили.

В первый день вынесли на пять минут. Холодно на улице было, ветрено, хоть и солнечно. Солнце, точно стараясь наверстать упущенное за время затмения, светило во всю. Эль боялась, что парень замерзнет, но Юля обещала за ним приглядеть. Так и была все время лечения подле него.

На второй день на десять минут на солнце оставили. На третий, Федор под солнечными лучами пятнадцать минут пролежал. Так его всю неделю и таскали.

А на седьмой день парень сам на улицу вышел. Слаб был, шатало его, и если бы не Юля, точно упал бы. Но она вовремя плечо подставила и Федор на солнышко выбрался, на носилки лег.

Еще через неделю у мальчишки аппетит появился. Отец ему оленины привез и для всей экспедиции тоже, а то чего им на консервах-то сидеть.