Неизвестная. Книга первая

Потом, когда экспедиция закончится и они вернутся в Петроград, Александру Васильевичу будет легко написать и отредактировать доклад об итогах этой поездки.

Материала было много, и скучать Струтинской было некогда. Лишь иногда она выбиралась из барака, чтобы дойти до станции и с машинистом передать в Петроград пакет с копиями записей. В Питере эти заметки получал Тамиил. Он раз в неделю специально ходил на станцию. В свою очередь Кондиайн отправлял с тем же машинистом свои расчеты в Мурманск.

Изредка Юле удавалось погулять по окрестностям. Недолго. Почему-то гулять одной ей совсем не хотелось. К тому же в одиночестве к ней приходила одна и та же мысль:

— Кто я?

Она много, много-много раз пыталась… Она старалась вспомнить хоть что- то… из той… прежней, настоящей ее жизни… Хоть на чуть-чуть приоткрыть тот глухой занавес, что отделял от нее все, что было до того момента, как она осознала себя в палате Института мозга.

И Бехтерев, и Варченко искренне хотели помочь ей.

Вспомнить. Вспомнить. Вспомнить!

Но все было напрасно.

— Кто я?

Странный вопрос… Однажды, уже здесь, на Кольском, в тот первый день, когда была вечеринка, ей показалось… Но только показалось…

А потому та, которую близкие ей люди называли Юлией Вонифатьевной Струтинской, загружала себя работой, восхищалась красочными заметками Наташи, радовалась четким записям Варченко и чертыхалась, стараясь разобрать «лекарский почерк» и жутковатые в своем цинизме идеи Лидочки Марковой. Лишь бы этот проклятый вопрос — кто я? — хоть ненадолго оставил ее в покое.

В день солнцеворота, двадцать первого июня двадцать первого года, Юля проснулась от ощущения зыбкости этого мира. Ей вдруг показалось, что если она сейчас же не откроет глаза, то все вокруг так и останется в вечном мраке.

Она вскочила с постели и решительно выбежала на улицу, прямо навстречу солнцу. Побежала прочь от города, совершенно не замечая, что босиком, что только одна ночная сорочка прикрывает ее тело. Ей это было неважно.

Мир представился ей всего лишь декорацией. Выгородкой большого спектакля, в котором ей отведена совсем не главная роль. Так чего же тогда стыдиться? Зачем думать о холоде или ветре, если все это не настоящее, а только придуманный кем-то и воплощенный обман.

Но кто этот художник, что, не скупясь на краски, густыми мазками красит небо в синее? Кто тот музыкант, что наполняет все вокруг звуками? Свист ветра, рокот волн, набегающих на берег, щебетание птиц и шум в деревьях и травах. Музыка…

Кто тот писатель, что бросил в этот мир слова? Простые слова о простых вещах.

Кто тот творец, который соединил в себе все достоинства и недостатки и художника, и музыканта, и писателя. Тот Мастер, что собрал воедино отголоски собственных мыслей, чаяний и надежд, чтобы выплеснуть их во вселенную и овеществить, наполнить жизнью, наградить разумом.

И в этот момент она вдруг вспомнила обрывок сна, который заставил ее сегодня выбежать из ставшего надежной и уютной крепостью барака в большой и волнительный мир… И слова, которые пришли ниоткуда за мгновение до пробуждения. Слова, которые сложились во фразу, и она стала главной:

— Это… ты…

Она остановилась, огляделась вокруг и ощутила, как меняется запах тундры, как тяжелые серые валуны приобретают правильные формы, как через пустоши и топища пролегают широкие дороги и легкие пути…

Это было лишь видение. Морок. Шутка ума. Это длилось только мгновение, и все распалось, словно лист мокрой газетной бумаги. И вокруг раскинулась суровая пустошь Мурмана.

— Я схожу с ума, — подумала Юля, но потом вспомнила, что она и так сумасшедшая, и почему-то стало холодно и сыро, и ей захотелось обратно в протопленный теплый барак.

В бараке ее ждал Кузминкин. Он привез очередную партию экспедиционных заметок.

— А я уж заволновался, Юлия Вонифатьевна, — сказал чекист.

Вид Струтинской его не смутил. Привык уже.

— Да неужто и вправду, товарищ чекист? — всплеснула Юля озябшими руками.

*****

На Ловозерском погосте у команды Варченко работа шла полным ходом. Саамы проникались все большим доверием к чужакам. Многие уже не обращали на них внимания, и это было хорошим знаком. Чужие становились своими на погосте. А однажды, как раз накануне солнцеворота, восемнадцатого июня, так пометил он в своих записках, Александру Васильевичу пообещали показать саму Луот-Хозик — оленью Хозяйку.

Для этого Распутин сварил сильно пахнущий грибами, черный по цвету и горький до колик в желудке отвар. Потом они уехали в тундру, туда, где паслось стадо оленей, стадо Михаила Распутина.

Саам развел огонь посреди покрытой берестой и оленьими шкурами куваксы. На очаг поставил полный котелок с водой из Ловозера, положил на камушек рядом деревянный черпачок с интересной резьбой, пригласил Александра Васильевича подсесть поближе к огню, сел напротив, достал из чехла на поясе варган и заиграл долгую как тундра мелодию.

Они просидели так три дня. Ничего не ели и только пили теплую воду, черпая ее черпачком из котелка..