Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

Когда они уходили, все мы, и маленькие и большие, закричали: «Благодарим Ваши Величества Государя, Императрицу, Великую Княгиню за честь, оказанную нам вашим приездом!» Их Величества обернулись и поклонились нам. Императрица-Мать сказала: «До свидания и благодарю вас, дети мои». Сильфида улыбнулась и грациозно поклонилась нам, а Великий Князь отвесил поклон. Он кажется очень серьезным; я думаю, он очень важный. Он сам надел палатину на плечи Великой Княгине. Мы решили, что Сильфида божественная и что мы ее обожаем[193]. Я уверена, что она очень добрая. Императрица-Мать вернулась и сказала нам: «Я вами довольна; вы доставили мне удовольствие. Если maman Брейткопф согласится, я распущу вас завтра после часу».

Maman Брейткопф сказала: «С радостью, Ваше Величество».

Всем нам дали на память по бонбоньерке, а большим ноты тех романсов, что пела Каталани. М-llе де Вальш рассказала нам, что Императрица подарила синьоре Каталани красивую бриллиантовую брошь. Я сказала ей, что, должно быть, Императрица Елизавета ворчунья и педантка, потому что она во весь вечер ни разу не улыбнулась. У нее такое выражение лица, какое бывает при зубной боли. М-llе де Вальш объяснила, что она страдает головокружениями, но что она добрая и с большими достоинствами. Но ведь Императрица-Маman такая же добродетельная, а никогда не бывает угрюма. Капитолина Нагель сказала мне, что у ее бабушки также бывают припадки; она тогда принимает мелиссовой воды на сахаре, но никогда не бывает хмурая.

Мы все бредили Сильфидой, даже третье отделение. Наш класс решил молиться за нее. Это тайна. Четвертушки[194] не ложились тоже до 11 часов. Они спали до 10, а мы только до девяти часов.

* * *

Почтенная компания нашла мои записки интересными, а Пушкин попросил меня рассказать, что мы делали во время наводнения 1824 года.

Плетнев попросил меня прочесть мой дневник. Я и не подозревала, что когда-нибудь буду его читать перед сыном Императрицы-Матери. Он казался тронутым тем, что я говорила о ней, о доверии, какое она внушала детям, которых воспитывала положительно как родная мать.

Мы окончили урок истории Франции и собирались обедать, когда одна из горничных вбежала в старший класс. Она кричала и дрожала, как лист. Все кинулись к окнам; вода поднялась так высоко, что барки, переполненные народом, прибивало к институтской решетке[195]. Мы со Стефанией вспомнили о канарейках швейцара и побежали вниз, чтобы спасти их. Все были так заняты, что никто не побранил нас за то, что мы спустились вниз без позволения. Всем приказали идти наверх; нижний этаж уже был в воде. Горничные плакали; они очень боялись, а мы нисколько не боялись. Мы знали, что если бы нам угрожала опасность, то Императрица-Мать сама приехала бы за нами. Утром она написала maman Брейткопф: «Успокойте моих деток, я их не забываю». Нам прочитали ее письмо. После обеда мы отправились в нашу церковь и молились за тех, кому угрожала опасность. Священник молился также за умирающих и потонувших. Было очень торжественно, все были в полном сборе. Затем нам позволили смотреть в окно. Во дворе гр. Шереметева плавали барки; кормили женщин и детей. М-llе де Вальш нам рассказала, что граф приютил множество несчастных, они провели ночь у него в доме. Граф благородно распоряжается своим состоянием. Он очень богат.

Всего страшнее были пушечные выстрелы[196]. Уже накануне весь вечер палили из пушек. Ветер бушевал. Шел проливной дождь. На черной воде, покрытой пеной, плавала мебель и трупы животных. Одна из классных дам видела даже плывущий гроб. Государь был очень огорчен этим несчастьем; сколько бедняков погибло, многие утонули, другие были совершенно разорены; один караульный был унесен со своей будкой, но его спасли. Императрица-Мать приютила сирот. Она была так занята, что целую неделю не приезжала в институт, чего еще никогда не случалось. Когда наступила ночь, направление ветра изменилось, и нам пришли объявить, что опасность миновала. Тогда оказалось возможным спасти много народу; около девяти часов вечера ветер уже не задувал факелов. Я никогда не забуду этого дня. Точно на море, слышался шум от воды, от криков, от проливного дождя и ревущего ветра. Даже на улице были волны. Рядом со всем этим было немало и смешного. На одной из лодок оказался курятник, в котором, должно быть от страха, во все горло пел петух. Наши учителя вернулись только через день, они не могли добраться до института, так как мосты были сняты.