Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

Пушкин так добр. Он всегда благодарит меня, когда я займу и позабавлю его жену. Ужасно жаль, что она так необразованна; из всех его стихотворений она ценит только те, которые посвящены ей: впрочем, он прочел ей повести Белкина, и она не зевала. Теперь Пушкин дает ей читать Вальтер Скотта по-французски, так как она не знает английского языка. Он говорил ей, что Скотт – историк, потому что он изображает идеи лиц известной эпохи и не искажает исторических событий; только участие, которое его действующие лица принимают в этих событиях, может быть вымышлено (а Магенис говорил ему, что и романтическая часть его сочинений построена на действительных фактах и что встречаются невероятные приключения в частной жизни англичан, пэров и gentry, сохраняющиеся в семейных документах).

Nathalie так наивна, что восхитилась драмой А. Дюма, которую читала, и мне посоветовала непременно прочитать, говоря, что это интересно, гораздо лучше «Сида» Корнеля, которого Пушкин ей прочитал.

* * *

Шел дождь, и мне нельзя было покатать Пушкиных после чтения. Сверчок показал мне свои проекты драм; он много написал в Болдине, где его задержала холера; Натали была в Москве со своей матерью[266], и он очень тревожился, раза четыре порывался к ним ехать, но карантины были так строги, что ему пришлось вернуться в Болдино. Он прочел мне «Пир во время чумы»; там есть очень драматичная сцена; песенка Мэри трогательна, и мне очень понравилась. Монолог Скупого рыцаря – chef d’oeuvre по оригинальности. Скупой Пушкина и философ, и трагичен, даже грандиозен. Перечитал он мне «Моцарта и Сальери». Он предполагал написать на этот сюжет целую драму, но потом бросил ее для «Каменного гостя». Фикельмон посоветовал ему прочесть испанского «Дон-Жуана». Но что особенно пленило меня, кроме «Моцарта» и «Скупого рыцаря», это сцена из «Русалки», это будет вполне русская драма. Сцена помешанного отца превосходна. И это действительно народно. Пушкин рассказал мне, что царевна Софья написала либретто для оперы «Русалка». Он видел портрет ее, сделанный в Голландии, с подписью «Самодержица России». Пушкин смеялся над этим, говоря: «Какая самозванка! Она так же занимает меня, как и Марина Мнишек. Две честолюбицы с легкими нравами, одна русская, другая – полька; это два типа».

Жуковский принес мне своего «Царя Берендея», а Пушкин «Царя Салтана»; и то и другое очень удачно. Пушкин читал мне сказки в прозе, которые рассказывала ему его няня Арина; он переложил их в прелестные стихи, чисто народные; особенно хороша сказка о «Золотой рыбке»; она безукоризненна. «Наташа» менее нравится мне, но и она народна, и это рассказала ему Арина. Затем он прочел мне «Исповедь Наливайки» Рылеева, чтоб потешить мой патриотизм малороссиянки; но стихи показались мне грубыми; сомневаюсь в их исторической верности. Кажется, Пушкин восхищается ими по дружбе к Рылееву. Вчера он поднес мне «Повести Белкина». Что за фантазия не подписываться своим именем? Зачем эта таинственность? Я в восторге от его прозы, в восхищении от его слога. Вечером Императрица спросила меня о том, что я делала в течение дня, и я рассказала ей о «Повестях Белкина». Когда Государь пришел к чаю, она сказала ему: «Пушкин написал повести в прозе». Государь взял их у меня, говоря: «Надо и мне познакомиться с прозой моего поэта».

Пушкин прочел мне песнь о Стеньке Разине, которую сообщила ему Арина, и две другие, слышанные им в Екатеринославе в ранней молодости. Он рассказал мне, что удальцы волжской вольницы останавливали мимо идущие суда криком: «Сарынь на кичку!» Они убивали только оказывающих сопротивление, грабили товары, срезали паруса, отбирали весла и исчезали. Искра прибавил: «Это славянское vogue la galère (была не была [фр.])!» Смирнов, который очень долго жил в Италии, рассказывал, что итальянские разбойники, останавливая путешественников для грабежа, также кричат: «Faccia a terr!» («Лицом вниз!» [ит.]). У него есть песнь о Стеньке Разине в тюрьме. По-видимому, Стенька слыл колдуном, и главными чарами его было то, что он рисовал на стене своей тюрьмы парусную лодку и затем уплывал на этом магическом судне. Самая оригинальная из песен о Стеньке та, в которой он топит свою татарскую царевну и приносит ее в жертву своей матушке-Волге. Есть песня и о сыне этого разбойника. Пушкин хочет переложить все это в стихи; в настоящее время он очень заинтересован Стенькой Разиным; у него пристрастие к этому удальцу.

Пушкин, говоря о Данте, сказал, что поэма его божественна. Читая ее, он понял, что прекрасному надлежит быть величественным. Он брал с собой «Божественную комедию» в Эрзерум и читал ее часто у себя в палатке, освещенной огарком, вставленным в бутылку. Он говорил, что в то время чтение это производило на него совсем особенное успокоительное впечатление. Зрелище войны возбуждало его, голова его горела, а величие Данте, который сам был одно время солдатом, успокаивало его пылающую голову.

Пушкин сделал одно из своих оригинальных замечаний: