Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

– Мне хотелось бы встретить на том свете Данте, Шекспира, Паскаля, Эсхила и Байрона; и Гёте, если я его переживу…

Жуковский проворчал:

– Ты с ума сошел! Гёте – старик и близится к смерти, а у тебя еще едва на губах молоко обсохло.

Пушкин рассмеялся:

– Вот нашел грудного младенца!.. Что ж, и молодые умирают! Даже твой любезный Шиллер сказал, что любимцы богов умирают молодыми. В среде художников и поэтов очень многие умерли в ранней молодости; многие из них были убиты. Шелли утонул, Грибоедова убили, Генрих VIII приговорил поэта к смертной казни, революция приговорила к смерти двух других, Рылеев повешен; один английский поэт погиб совсем молодым во Фландрии. А скольких еще из них спровадила к Плутону естественная смерть, без насилия…

– Ты, кажется, ведешь список поэтам и художникам, умершим в молодости?

– Ну, так что же?

Я сказала:

– И вы желаете увеличить этот список собственной особой?

– О нет! Я хочу жить. Жизнь мне не в тягость; но я много думаю о смерти. Это великая тайна, да и полезно подумывать о ней.

Он говорил потом о Шиллере, восхищаясь его стремлениями, его характером, его любовью к прекрасному и справедливому, всем, что он говорит о целях драматического искусства. Это нравственно и справедливо. Потом он сказал, что Данте и Шекспир – два гиганта, создавшие целое человечество. Перебрав несколько лиц из «Божественной комедии», он закончил словами: «Ад и земля близки в этой части поэмы, потому что все пытки ада представляют земные физические страдания; только Франческа, ее друг и Уголино страдают более нравственно, чем физически, потому что это существа, которые любили. Уголино жесток, но сердце его, его отцовское сердце истекает кровью. Я не знаю ничего более патетического, чем его рассказ. Это что-то чудесное. При этом Данте не поэтизирует его: этот трагический отец грызет череп своего врага, человека, месть которого убила голодом его бедных юношей».

Жуковский обещал дать мне немецкий перевод Данте и объяснить мне то, что я не пойму; мне надо прочесть еще исторические комментарии, чтоб знать, на что намекает Данте. Жук так добр! Чуть найдется у него свободная минута, он приходит ко мне и жертвует своим временем, чтоб руководить моим чтением. Пушкин говорил мне, что Жуковский лучше всех в России понимает Гёте и что «Фауст» есть полное выражение германского гения. В «Фаусте» больше идей, мыслей, философии, чем во всех немецких философах, не исключая Лейбница, Канта, Лессинга, Гердера и прочих. Это философия жизни. А Жук заключил: «Des lebendigen Lebens» («Живой жизни» [нем.]) (sic).

Жуковский говорил нам также о Мильтоне, которого он находит необыкновенно высоким в некоторых частях «Потерянного рая». Он восхищался Попом, его сочинением о человеке и критическими очерками. Наши арзамасцы тоже писали в стихах свои критические статьи.

Они говорили с восхищением об Ариосто, о его блестящей иронии, о некоторых частях «Освобожденного Иерусалима», особенно о смерти Клоринды. Пушкин назвал Metastasio «L’homme des librettis»[267] («Свободный человек» [фр.]).

* * *

A. Тургенев рассказывал Catherine Мещерской о писателях jeune France и об их прениях с классиками, которых они называют vieille France (молодой Франции… старой Франции [фр.]). Он сказал, что у немцев Готшеда называли ein alter Zopf (пережиток прошлого [нем.]), потому что он носил парик, как Людовик XIV, а Виланд прослыл немецким Вольтером за свое остроумие. Я заметила, что остроумие не очень-то легкое.

– Легкость есть специальное свойство нации, сказавшей: «Glissez, mortels, n’appuyez pas» («Скользите, смертные, не углубляйтесь»), – отвечал мне Вяземский. – Немецкое остроумие – это то же, что немецкая кухня. Я раз съел сладкий пирог на берегах Эльбы и чувствовал его тяжесть целую неделю, – тогда как я отлично перевариваю меренги. Немецкое остроумие напоминает героя Державина, от которого «горы трещат».

Только что вошедший Пушкин сказал:

– Провидение даровало немцам Гёте и Шиллера; а к тому времени, когда Гёте состарился, еще и другого поэта-лирика, с острым умом и юмором, – Генриха Гейне. Правда, последний – еврей. В нем есть кое-что общее с Альфредом Мюссе, который тоже лирик и тоже остроумен, но у него нет юмора. Эти сыны Аполлона оба обладают талантом – просто выражать простые вещи. Нельзя представить себе, как это трудно, хотя и кажется, что быть простым очень просто. Все те, которые обладают этим даром, – поэты с будущностью, особенно если это свойство проявляется в ранней молодости, потому что вообще молодые поэты редко бывают просты.

Жуковский заметил, что это зависит также и от воспитания, от литературных взглядов, от народного и личного характера поэта. Недаром говорили: Sancta simplicitas (Святая простота [лат.]).

Тургенев сказал, что у Мюссе тон Байрона, на что Пушкин заметил:

– Это легко перенимается, многие поэты усвоили его, но Мюссе уже оригинален.

– Классики постоянно ссылаются на Буало, – сказал Тургенев, – в защиту своей литературной манеры, строго выдержанной, витиеватой и риторической.