Некоронованный

Мысль завести свой «дом» у Аранарта и не возникала. Найдутся те немногие, кто променяет тепло на холод, но лишь безумец променяет согретое на стылое. Иные предпочтут одиночество уюту, но кто лишит себя отзывчивости ради пустоты? Сейчас у него были сотни родных очагов – сменить их на один, который всё равно большую часть года будут занесен песком?

Поменять страну, в которой он живет, во всей разом, – на что? На пещеру? Смешно!

В вечном пути от поселка к поселку – в иных он останавливался на долгие недели, в иных на дни, в иных на одну ночь – он ощущал себя наделенным прекраснейшим из даров, даром Ветра. Ветер пел в его сердце, ветер нес его вперед, подталкивая в спину, или бил в лицо, заставляя нагнуть по-бычьи голову и стать арамундом в самом буквальном смысле. Ветер говорил с ним на пустошах, рассказывая о будущих дождях и вёдре, о том, хорошо ли сокрыты поселки, рассказывая о том, чему в синдарине человек не находил слов, но сердце вдруг заставляло свернуть – и не подводило. Дар Ветра был даром свободы – свободы от всего лишнего: лишних вещей, лишних мыслей, лишних чувств. Только то, что по-настоящему важно: судьба его народа.

Его называли Быком, а он за эти четверть века чем дальше, тем сильнее чувствовал себя крылатым.

Интересно, бывают крылатые быки?

Он был счастлив.

И это настораживало.

Сидя у скрытого костерка иногда один, иногда с Хэлгоном, Аранарт спрашивал себя, имел ли он право сотворить то, что ему – пора признать – удалось создать. Да, он воплотил всё, о чем говорил в Мифлонде, сняв Звезду Элендила. Да, его народ счастлив… вождя встречают искренние улыбки, народ сыт, здоров, растут дети. Всё так. Да, для тех, кто прошел через Войну, нынешняя жизнь – идеал благополучия, ведь никто не погибает, а по сравнению с этим не всё ли равно, жить ли в доме или в пещере? Он выиграл войну, и именно поэтому его слово закон. Он мог бы и не быть наследником Элендила, они бы слушались его точно так же.

В этом-то и опасность.

Да, он счастлив.

Счастлив больше чем в юности, когда отец, мама, братья – все были живы, когда еще были лишь стычки с врагами, так что он мог надолго приезжать в Форност, им было радостно впятером… или хотя бы втроем. Тогда в его жизни была семья – и будущее. Которое рисовалось в самых ярких красках.

Сейчас у него семья во всю страну. И настоящее. И победа в прошлом, пусть там и страшные потери – но и победа. И будущее.

И всё хорошо.

…кому хорошо?

Ему? Да, ему просто замечательно. Он живет той жизнью, о которой в юности и мечтать не смел. Есть только нужное, всё прочее отброшено.

Так для кого он построил это счастье – для своего народа? Или для себя?

Выживи мама – что бы она сказала? Она бы молола желудевую муку, как все? Молола бы… равенство так равенство, а его слово закон. Он сам и дров нарубит, и торф нарежет там, где живет больше недели, про охоту и говорить нечего. Да, мама бы делала то же, что и все… и какие бы у нее были глаза? Такхол рассказывал о ее глазах на Севере, не забыть. Такие же? Бесстрастная гордость и готовность перетерпеть всё, что нужно? Или она бы смогла принять эту жизнь и нашла бы здесь счастье?

Мама, мама, что ты ответишь?

Прав он или нет?

Как это ужасно, когда твое слово закон. Когда не возразит никто. Им, даже лордам, нечего ему возражать: ты видишь путь, ты знаешь, куда ты их ведешь… они не находят пути лучше чем этот. Спокойнее – да, безопаснее – да, благополучнее – да. Но лучше?

А если он неправ?

Если он неправ с самого первого шага?!

Талион был мудр, Рилтин умен – и для них не было сомнений, что арнорцам надо уплывать на юг. Поселились бы где-нибудь на южных склонах Эред Нимрайс, места там не особо обжитые, получил бы он их во владение, стал бы князем, женился бы, титул сыну в наследство, чтобы никаких споров о короне не было. И жили бы не в пещерах. И не мололи бы желудевую муку…

Или еще проще. Северный Линдон пустеет. Эльфы бы их приняли. Плыть никуда не надо. И никаких споров о короне Гондора.

Что если он не прав, а просто упрям? Не по-бычьи, по-бараньи. Отец был Последним Князем. Что если надо было признать поражение..?

Эти мысли год от года всё чаще не давали ему уснуть.

Но стоило снова пойти пустошами, как Ветер выдувал из его головы всё это. Ветер бросал ему в лицо запахи родной страны – земли, трав, леса, и не оставалось и следа от сомнений, и душа растворялась в огромной, беспредельной любви, любви куда более сильной, чем между мужчиной и женщиной или родителями и детьми, – в любви к своей земле, и это «моя» Аранарт шептал с большим восторгом, чем влюбленный говорит о своей милой.

Дар Ветра был даром веры.

Веры в Арнор.

Он прав.

И он неправ.

Эти два чувства были всё отчетливее, и Арамунд знал, что они – как две стороны одного листа.

Он дождался Хэлгона с новостями с северо-востока (ничего интересного, после позапрошлогодних стычек орки мудро решили, что им совершенно незачем спускаться в леса), и они вдвоем отправились к Голвегу.

Поговорить, как в старое доброе… то есть недоброе время.