Некоронованный

– И вот смотрю я на нее, на Теленка ее и понимаю, что охрану отсюда можно убирать. Такой этот парень беззлобный, что кто бы ни пришел к нему – он любую ярость погасит. Где такого нашла – не знаю, и давно ли был он у нее на примете – думать не хочу, а только правильно я сделал, что ушел тогда, и дурак я был, что столько лет к страхам своим ревновал.

– Но ты же не убрал охрану? – вождь сделал вид, что не услышал последней фразы.

– Нет, конечно, о чем говорить.

Налил им обоим брагу. Выпили.

– Ну, сердечное я уладил, а пришел ведь по делу. Ночью спускаюсь. Ее еще нет, ждет, пока муж уснет или что.

– А муж не знал?

– Он всю жизнь не знал. Может, травками она его подпаивала, когда наши приходили, а только он так и не догадался.

Аранарт покачал головой: не сомневался, а удивлялся.

– Она мышкой выскочила, кивнула мне: дескать, за мной, ведет в кладовку. Раньше в зале сидели, но теперь, понятное дело, замужней нельзя, чтобы кто ее увидел. В кладовке два бочонка небольших так стоят удобно, сразу понятно: отлажено у нее это дело. Садимся. Начинает она говорить, всё по делу, ни словечка лишнего, словно я никуда не девался, словно не было этих трех лет.

– Великолепная женщина! – с восхищением выдохнул вождь.

– А то! – не без гордости кивнул Голвег. И продолжал: – И вот я слушаю, все запоминается, дело привычное, и при том смотрю, какой она стала. А она изменилась… сильно изменилась. Сидит… домашняя такая, пушистая… мы ее Куничкой за зубки и когти звали, а тут она – зверек мягкий; если погладить, то и не укусит. Левой рукой чрево свое прикрывает: не то защищает, не то обнимает, сама об этом не думает. И вот хорошо ей во всем этом… то ли птица на гнезде, то ли птенец в яйце. И рада она, что я снова рядом, и нет у нее уже ко мне ни любви, ни ненависти, а просто раз я здесь, то и я в ее гнезде, что ли…

– И ты обо всем этом думал, запоминая, что она говорит?! Разведчикам выдают запасную голову? Или запасные уши?!

– Тебе запасной язык выдали, – хмыкнул Голвег. – Думал… думал я это потом, по пути. А тогда чувствовал. Вот в той кладовке меня и отпустило. Понял я, что правильно всё решил, что она счастлива и не было бы ей так тепло со мной.

Аранарт не стал спорить.

– Засобирался я уходить: лучше сейчас, затемно. При всех с ней прощаться не хочу, уйти не прощаясь – не могу. Она шаль накинула, вышла проводить меня. Положил я ей тогда руку на живот, она не отстранилась, не испугалась, поняла, что и для меня прошлое ушло. Говорю ей: «Легких родов». А она мне, как обычно: «Легкой дороги».

Он замолчал.

Аранарт молчал тоже.

– Дальше? – ответил Голвег на невысказанный вопрос. – Дальше по привычному пошло. Когда могу – сам выберусь, нет – кто из наших придет. Придумали мы с ней… глупость, конечно, но нам обоим нравилось это… я ей мужа Теленком-то назвал, она веселилась очень: вроде как мы и его в дело взяли. А потом, если наш брат придет не просто, а с весточкой от меня, то слово будет уже не «куница», а «теленок». Глупость, баловство… – он всеми силами старался скрыть улыбку.

Не вышло.

Вождь разлил обоим остатки браги.

– Сынок ее старший рано в дело вошел. Она сразу, как меня в первый день увидала, так ему и говорит: покажи, мол, гостю свои игрушки, понравится ему с тобой играть. Ну, я сразу и понял.

– Не с двух же лет? – усмехнулся Аранарт, пригубливая.

– С пяти.

– Однако.

– Игра это такая, ее саму так Лось учил: поди принеси гостям еды, запомни, про что они говорят, мне перескажи. Потом сложнее: услышишь название места – получишь цацку или там вкусное что. Ну а годам к десяти объяснить, что же это за игра…

– …и какова в ней ставка.

– Не скажи, – покачал головой Голвег, – не рисковали. Так, пару раз Куничке не нравилось, как смотрят. То ли и впрямь подозревали, то ли что… так ведь наши недаром там жили. Один раз обошлось дракой… ну и навернулся тот хмырь об угол стола, эх. И никто не виноват, отнесли в лес да и закопали. А другой раз… в общем, ушел он восвояси, и никто его с тех пор и не видел.

– Страшный зверь была твоя Куничка.

– Аранарт, ты куниц никогда не видел?! Куница как куница, белку съест, хвостом беличьим с усов грязь смахнет! А у крысы кровь из гора выпьет, а есть такое побрезгует.

– Но ты-то о ней рассказываешь…

– Я о любви рассказываю, не о деле. А если о деле… так когда ты отряд под самый Ветреный гонял, так это скорее всего Куничке и спасибо было. А в последние годы перед войной – Бобру.

– Сын?

– Он самый. Зубами – в мать, домовитостью – в отца. Бобер и есть.

– А она что же?

– Умерла. В зимний ливень попала, холодный… как наши поняли, что ей совсем плохо, послали за мной. Я тогда уже сколько лет не ходил к ней, совсем стало опасно там дунаданам появляться… тут помчался, думаю, как же мне с ней суметь увидеться… не пришлось хитрить. К свежему холмику добежал.

Аранарт понимающе вздохнул.