Некоронованный

Хранить тайну вдвоем оказалось совсем легко. Ей хотелось говорить, говорить и говорить о нем, и можно было это делать, не нарушая слова.

Можно было спрашивать о нем. Кто как ни Голвег расскажет.

Можно было задавать вслух тот вопрос, который не задают о Короле: он ведь сдержит слово? И слышать ответ. Ожидаемый и необходимый.

И глядя на нее, испуганную тем, какое огромное счастье на нее вдруг свалилось, еще больше трепещущую перед неизвестностью – ни слова от жениха, ни весточки… она правда уже может называть Арамунда своим женихом? ведь да? – Голвег про себя костерил Аранарта такими словами, которые он не произнес бы не только при девушке, но и… да, в общем и на синдарин у них адекватного перевода нет. Язык эльфов, конечно, богат, но не в этом круге значений. Обещание надрать вождю уши как бессовестному мальчишке было самым мягким из того, о чем молчал старый воин.

А поселок говорил. Сначала тихо. Потом громче.

То, что Риан влюблена без памяти, понимали уже все. Все ее видели каждый день рядом с Голвегом. И?

И на старика, вдруг решившего жениться, Голвег походил не больше, чем орк на эльфийского менестреля.

Спрашивали Риан. Она всё отрицала с таким упорством, что это стало поговоркой. «Ты у Риан узнай», – говорили о непонятном.

Спрашивали Голвега – старшее поколение насело на него весьма решительно: ты с ума сошел на старости лет, почему она молчит и если не ты, то кто?! Тот держался не менее стойко: «Когда придет срок, вы всё узнаете».

Одна неделя сменяла другую, Риан медленно возвращалась в реальность, пересуды утихли (всё равно ничего не понятно), во мнении Голвега об Аранарте наиболее сдержанными словами было «бессердечный зверь».

На север

Тень Садрона

За эти годы госпожа Линдис почти не изменилась. И всё же «почти» означает перемену. Но не о возрасте речь. Когда Аранарт видел ее в Форносте вместе с Фириэлью, жена Садрона была светлой и лучистой, как солнце в зимний день: легко и радостно. А теперь, с невесткой, которая любила ее едва ли не сильнее, чем родную мать, с уже вторым внуком – теперь госпожа Линдис становилась солнышком августа: не таким звонким, как осенью и зимой, но теплым.

Звать ее иначе, чем госпожой, Аранарт не мог и не желал. И дело было не в разнице в возрасте (Голвег постарше будет!) и уж конечно не в знатности ее рода. И в пещере, и в простой одежде она оставалась матерью главы рода Манвендила, и хотя она ничем не подчеркивала этого, хотя высокомерие ей было чуждо, как воде чужда способность гореть, но всё же любой, увидев ее, поклонился бы ей, не спрашивая, кто она.

В этом она была зеркалом своего покойного мужа. И в этом же она разительно отличалась от него. Безупречные манеры Садрона вызывали бешеное желание вести себя неправильно и называть развязность искренностью, грубость – правдой, несдержанность – честностью. А рядом с госпожой Линдис даже простые люди распрямляли ссутуленные плечи и начинали говорить так, как никогда раньше. У знатных же сами собой вспоминались все манеры, словно они до сих пор в парадных залах Форноста.

Аранарт точно знал, что сейчас она одна: Ринвайн с женой и младшим сыном отправился навестить родителей супруги. Разговор будет с глазу на глаз. И если всё будет хорошо, Ринвайн никогда не узнает, о чем шла речь.

Она шила, сидя у пещеры. Судя по размерам, что-то младшему внуку. Увидев вождя, отложила работу и улыбнулась так, словно его приход был для нее самой большой радостью на свете. Аранарт помнил, как такой улыбкой она встречала его маму. Ребенком в Форносте он воспринимал это как должное, а сейчас подумал о том, как, наверное, много значили для дочери Ондогера эти улыбки.

– Никаких разговоров о делах, пока ты не поешь, – сказала она вместо приветствия.

– Госпожа Линдис, ты уверена, что я пришел говорить о делах? – улыбнулся вождь.

Она улыбнулась в ответ – как ребенку, не понимающему простых вещей:

– Аранарт, у меня сын – разведчик. И очень любит свое дело, так что много говорит о нем. Поневоле и я теперь разбираюсь. Итак, ты будешь уверять меня, что случайно явился именно тогда, когда здесь нет никого?

– Я сдаюсь и прошу пощады, – только и смог ответить Арамунд.

Они пошли в пещеру.

Пока Линдис ставила вариться кашу (разогретую еду она не признавала, готовила только чтобы поесть один раз), Аранарт свежим взглядом смотрел на ее жилье и испытывал жгучее чувство стыда за свою берлогу. Как говорил лорд Садрон? – «даже если рушится мир, это не повод быть неопрятным»? – вот да. Ну ничего, за зиму он превратит свою пещеру в дом.

– Скоро будет готово, – Линдис плотно закрыла котелок и оставила варево доходить под паром. – Каких трав тебе заварить?

– На твой вкус.

В Форносте она не брала в руки ничего тяжелее пялец с шелковой вышивкой. А сейчас хозяйствует так, будто выросла в крестьянском доме.

Да, но между Форностом и пещерой было еще джве зимы в горах…

Вслух он сказал:

– Странно сложилось у вас: лорд Садрон носил личину Саурона – и на игре, а Ринвайн носит личину рудаурца – и в жизни.

Она чуть не выронила туесок с травами: