Некоронованный

Прости за прошлое письмо. Тогда мне казалось, что всё рухнуло, как это уже было раньше. Но ты и представить себе не можешь, насколько я ошибся.

Пламя маленького светильника дрожало перед ним, нолдор стремительно писал и не «не слушал», а действительно не слышал происходящего за плетеной перегородкой. За эти неполные полвека они все овладели искусством не замечать того, что замечать не нужно.

Это было больше чем страсть. Это была жадность, непонятная ему самому, – будто ему завтра в битву, будто сегодня их последняя ночь. Почему? Ведь всё хорошо, нет?

Риан чувствовала, что он опять не с ней. Его тело двигалось по-прежнему ритмично, но его мысли были далеко, а руки равнодушны.

…в первый год ей было очень тяжело, когда он уходил, будучи с ней. Потом она привыкла. Ни просьбы, ни упреки не могли этого изменить. Знала, за кого замуж выходит.

Оставалось только покоряться его плоти и ждать. Он любит ее, только забывает об этом.

Тело горело огнем страсти, и, раз уж так, то и ей надо думать – о наслаждении, которое разливается по ее жилам, надо быть просто покорной и всё будет хорошо, а если она снова понесет, он будет ласковее и заботливее обычного…

Он откинулся на спину и прижал ее к себе. Ну наконец-то вернулся.

Она медленно проводила ладонью по его груди.

Он вдруг сжал ее так сильно, что она чуть не застонала от неожиданности.

– Что? – едва слышно спросила Риан.

– Если бы я знал… – выдохнул он.

– Ты меня пугаешь…

– Я сам напуган.

Вот этого уже просто не могло быть. Это так невероятно, что даже и не страшно.

Или просто не получалось испугаться. Тело пело радостью, все прочие чувства отступали перед этим.

Странное состояние – хочешь испугаться, а не можешь.

Молчит. Сейчас опять уйдет… не уходи! напугай, но не уходи.

Спросить его тихо:

– Хотя бы – что?

– Гэндальф.

– А что – он?

– Я не знаю. Я не понимаю. – И без паузы: – Повернись спиной.

Когда он впервые взял ее по-звериному, ей показалось, что она попала в сказку. Только не в детскую, а во взрослую. В сказку про девушку, которая заблудилась в лесу и угодила то ли к медведю, то ли к волку, он сделал ее своей женой, но на ночь сбрасывал шкуру, любя ее в человечьем облике. Только он запрещал ей его видеть, но однажды жена спрятала светильник, и… сказка потекла дальше. А Матушке осталась жизнь с этим зверем.

Со зверем, который ходит на двух ногах и носит человечью кожу. Со зверем, который становится собой лишь тогда, когда она никак не может его увидеть, – прячь, не прячь светильник. Но от жены даже ночной мрак не скроет правды… и Риан год от года всё отчетливее представлялся медведь с головой быка – нечеловечески сильный, и хотелось кричать от смеси боли и наслаждения, но кричать она уже не умела – он отучил ее и от крика, и даже от стона еще в первый месяц брака, потому что нельзя же, чтобы эхо пещеры подхватывало голос, и остается только подчиняться этому зверю, его все считают человеком, и только ей одной известна правда, и лишь одна мысль на каждом выдохе: он мой! он мой! он мой! и всего остального Арнора, конечно…

Аранарт редко отпускал себя настолько, но сейчас страсть и страх сделали свое дело. Матерый хищник, он не прятался от страха, а шел ему навстречу. Яростный ритм страсти затмевал разум, но все чувства были обострены как у зверя.

Чем опасен маг? Он хочет отнять, он может отнять… что? что можно отнять у зверя? жизнь, свободу? не то… детенышей.

Детенышей.

Они оба рухнули в изнеможении. Не разбудили? Кажется, не разбудили. Тут и без крика перебудишь. Кровать сбита на совесть, не скрипела… наверное. Но не должна, нет.

– Я совсем тебя замучил?

– Ничего…

Стоило вытерпеть этого зверя, чтобы он сейчас был так ласков.

Он спокоен как всегда, он больше не боится.

– Всё ведь хорошо? Гэндальф нас не съест?

– Нас с тобой – нет.

Он не шутит.

– А что? – он не боится, но ей тревожно.

Он отвечает не сразу. Или, вернее, не отвечает не сразу:

– Ты уверена, что хочешь испортить себе эту ночь? До утра ничего не изменится.

– Аранарт! – тихо, но требовательно.

– Арахаэль и мальчишки. Он хочет забрать их.

– Что?!

– Тише. Разбудишь. И так чудо, что мы их не перебудили.

– Но ты же не позволишь?!

– Тише, я сказал. Младших – нет, пусть и не мечтает. С Арахаэлем посмотрим, но на всякий случай будь готова.

– Нет…

– Успокойся. Ривенделл – нехудшее место в Арде, а Элронд наш родич.

– Но здесь они дома…

– Арахаэль особенно, – она слышит, как он усмехается.

– Но он всё равно здесь, с нами…

– А там он будет спать на тонких простынях и на сколько-то лет забудет о запахе торфа. Это не так плохо.

Она молчит, прижимаясь к нему.

– Будь моя воля, я бы сам отправил его к Элронду… не сейчас, лет через пять. Но, видимо, придется соглашаться: Гэндальфу надо в чем-то уступить, и тогда удастся не уступать ему в главном.

Она молчит. Зачем говорить там, где твои слова всё равно ничего не значат?