Некоронованный

– Я как-то попросил его, – Полуэльф опустил веки, вспоминая, – а он ответил: «Если воин захочет стать менестрелем, это хорошо. Беда, если менестрелю придется стать воином». Я учился уже позже, – он снова вздохнул, – сильно позже. Когда стал воином.

Аранарт молча наклонил голову. Хотелось спросить еще о многом… очень о многом. Но – бередить старые раны? И потом, здесь Арвен. Не при ней вести такой разговор.

Но если вопросы не были заданы – это не значит, что они не были услышаны.

– Всего один раз. По-настоящему, не а в пол-струны, делая вид, что всё в порядке, война как война, орки как орки. Это было нужно воинам. Лишь однажды… мы с братом почти случайно зашли к нему. Вот тогда мы и узнали, как он поет. Но он тогда пел не для живых…

Зря при Арвен. Не стоило спрашивать, ему не стоило отвечать. Но раз уж начали – договорить до конца.

– Значит, ты простил их?

– Простил? Это не то слово. Может ли один человек простить другому его болезнь? Он может сторониться, может бояться заразиться сам, может отвернуться с отвращением, может пытаться помочь… но – простить или не простить? Нет. Это не вина, это беда.

– Сыграй, – сказала Келебриан.

Элронд кивнул, и вновь заговорила его арфа. Не о боли и ненависти, но о печали и памяти.

Но если он простил сыновей Феанора, простил тех, кто принес войну в его дом, то – что же такого натворил Хэлгон, что Элронд до сих пор не может простить его?! Хотел убить Эльвинг? с него бы сталось, он бы мог… но нет. Хэлгон сам не знает причины этой ненависти. Напади он тогда на Эльвинг – признался бы. А для него самого загадка… Убил кого-то на глазах у двух мальчишек? Кого-то, кто был им дорог? похоже на то. И бесполезно спрашивать Хэлгона – откуда ему знать, кто попал под его меч и что мальчики это видели. А Элронда не спросишь. Он ответит, да. Только после этого Хэлгону навсегда будет закрыта дорога в Ривенделл.

И ничего нельзя сделать. То есть можно. Можно сделать хуже. Из самых благих побуждений.

А Элронд играет, и лицо у него становится светлее. И Арвен уже не пытается спрятаться у матери в руках, как птенчик в гнезде. Зря при ней заговорили, но, кажется, с эльфа беда как вода…

Обговорено было всё или почти всё, и можно перестать делать вид, что приехали ради бесед о судьбе Средиземья. Можно заняться тем, ради чего они здесь.

Выбрать беседку – иногда над одним из двух потоков, иногда в глубине, в скалах, так что надо помочь Риан подняться туда, – выбрать и уйти, то с предрассветного часа до полудня, то с полудня до темноты, любуясь красотой Сокрытой Долины, блеском струй и на солнце, и в отсветах огней, и в свете луны, наслаждаясь тем, что – вместе. Знать, что твоя женщина счастлива, что она с тобой, что счастливой ее сделал ты.

Иногда к ним приходил Хэлгон, особенно если они забирались подальше. Садился рядом или на землю, что-то говорил или молчал… неважно. Без него они чувствовали себя в гостях, пусть и у родичей. А он приносил с собой чувство дома.

«Бродячий пес нашел себе хозяина», – заметил однажды Эрестор Глорфиндэлю, и ваниар не спорил: в этих словах не было ни насмешки, ни унижения.

Но чаще они сидели вдвоем, просто держась за руки. Им не нужно было большего, а по меркам людей это более чем сдержанное проявление чувств. Вот только смотрели на них не люди.

Аранарт ошибался, говоря, что морщины Риан никто не увидит. Их видели – как в творении мастера виден материал, из которого оно создано. Видели одну из прекраснейших женщин, но не эльфийской красотой бессмертия, а красотой иной, из мира всепожирающего времени, только вот время оказалось не властно на ней, и не это ли стоит за словами древнего манускрипта о том, что дух способен изменить плоть? Всякий путь начинается с первого шага, и не этот ли шаг видят они?

Ее муж, которого время пока не коснулось, и она, поток времени переступившая, их любовь, заметная даже человеческому глазу и более чем видная эльфам… их всё чаще и всё громче сравнивали с Аэгнором и Андрет, какими те могли бы быть, если бы…

Хэлгон не преминул принести им эту новость.

Аранарт сперва долго смеялся, перекрывая шум ближайшего водопада, что, дескать, не хватит ли с него и Феанора, потому что два Пламенных на одного – это чересчур, потом радовался, что и Риан, наконец, тоже стала на кого-то похожа, а потом посерьезнел.

– Он был достаточно отважен, чтобы биться против Моргота, но ему не хватило храбрости, чтобы стать счастливым, – сказал Король людей. – Как ни страшна была та война, но их ждал подарок: возможность прожить всю жизнь вместе. Он смотрел вдаль, как и положено вождю, но не увидел того, что само легло в руки.

– Но он был эльф, – возразила Риан. – Эльфы…

– Не рождают детей во время войн? – перебил Аранарт, вопросительно взглянув на Хэлгона.

Тот отмахнулся:

– Меня осуждали все, и в Виньямаре, и в Аглоне.

– А ты сам?

Хэлгон вздохнул:

– Если бы Аллуин родился позже, он не вырос бы в Гондолине, не был бы другом Эарендила… думаю, меня бы сейчас здесь не было. Сомневаюсь, что я мог стать гребцом у кого-то другого. Но меня осуждали даже наши! – решительно закончил он.