Некоронованный

Аранарт смотрел и понимал: не такой. И не в том дело, что страшное детство навеки оставило отпечаток в облике Риан, а Ранвен никогда не знала голода. И тем более дело не в тяготах, которые любимой пришлось перенести в молодости, – да и никто из тех, кто родился в Форносте, не назвал бы жизнь Ранвен легкой. Дело было в другом. Да, Ранвен была привычна каша из желудей, девушка бы выжила в лесу, имея при себе лишь нож и огниво, она взвалила на себя всю тяжесть женской жизни в те годы, когда у Риан, кажется, была жива мать… но как бы сурова ни была жизнь Ранвен, принцесса, словно спелое яблоко, лучилась той любовью, которая ее окружала что у родителей, что тем более у деда. Она привыкла быть любимой, она умела любить.

Она не понимала отношений между людьми, если они не пропитаны любовью, как летний лист соками.

Она знала, что когда она несет полные ведра воды от родника, а мужчины смотрят на нее и ни один не поможет, то это не потому, что женское дело для женщин, а – из любви: они бы помогли, но она должна вырасти сильной. И так во всем. Это было больше, чем если бы с ее плеч сняли груз. Это была иная поддержка.

Он сам и Риан были другими. У них ушли годы на то, чтобы научиться любить.

И если Ранвен похожа на летнюю листву, то Риан была словно всходы, побитые заморозком. Едва отогреть удалось. Едва самому удалось отогреться.

И всё же, при всем несходстве – можно годами смотреть с этого валуна на танцы, искать глазами Ранвен… и вместо нее видеть Риан. Юную Риан.

А луг этот сильно изменился. Сейчас сюда сходится едва ли не вся неженатая молодежь – отовсюду. И сам праздник длится не день-два, а неделю. Девушки – большинство с отцами, а кому-то, как Ранвен, повезло: с дедом. Старики не торопятся, им бы посидеть, поговорить, повспоминать… Это отцу некогда: на день, на два – и назад. Особенно если издалека.

Аранарт не возражал, когда нарушали его одиночество. Ради воспоминаний – сколько угодно. Как может такой разговор мешать следить за коричневым крылом волос? Вот только танцующих в десятки раз больше, чем было тогда. Выбрать невесту, глядя сверху, он бы уже не смог.

Хуже было, когда с ним пытались говорить о делах. Сейчас праздник, неужели это не может подождать хотя бы до окончания? Нет, завтра уходить? Ну ладно, и что у вас случилось?

Так было из года в год. Этот раз был двенадцатым.

Всё было как всегда, прекрасное своим постоянством.

Ранвен танцевала (кажется, весь день с одним и тем же, вот и славно, нашла кавалера по вкусу), вечером, когда на полотнищах разложили угощение (никакого количества столов уже не хватило бы, ели кто где придется, было бы откуда взять еду), девушка лишь махнула деду издалека: дескать, я с молодежью… старики пили ягодное вино и вспоминали забавные случаи первых лет жизни в глуши, словно состязаясь, у кого смешнее будет; вокруг них собрались «опята», как их про себя называл Аранарт: мальчишки-подростки, уяснившие, что день солнцестояния – это такое поистине волшебное время, когда все живые легенды Арнора собираются вместе и рассказывают, и можно их слушать и слушать… если удастся отпроситься хотя бы на день. А потом весь год пересказывать то, что услышал.

На следующий день всё было так же, считая и веселого танцора с Ранвен; и только когда Аранарт понял, что за весь день его девочка ни разу не обменялась с дедом и взглядом, он насторожился. И на третий день стал смотреть внимательно.

Тот же самый. Удивительно было бы, окажись другой. Высокий, плечистый. Веселый – и Ранвен с ним смеется, отсюда видно. Каштановый, в масть ей. Что еще?

Это всё.

Время, когда ты знал по имени всех в своем народе, давно ушло в прошлое. И это прекрасно. Но вот сейчас некстати.

Хотя бы из чьего он поселка? И ведь не спросишь, не привлекая внимания.

Ну, танцует и танцует. Она танцевать – зверь, не всякий выдержит плясать с ней который день подряд. Это всё ничего не значит.

Только за эти годы она впервые позабыла о деде.

А на четвертый день Аранарт их не увидел.

Они шли вдоль илистой речки; сейчас узкая, она весной разливалась и дальше заливала весь луг, где сейчас были танцы.

Ранвен вертела в пальцах пушистую травинку.

– А живешь ты где?

– Королевский Утес. А ты?

– Устье Серой.

Его звали Борн и с ним действительно было как-то особенно тепло.

– Ты с отцом здесь?

– Нет, с дедом.

– Здорово, что с дедом. Я боялся, что сегодня тебя уже не будет.

– Нет, мы с ним всегда здесь с начала и до конца. Он говорит, я имею право отдохнуть раз в году.

– Отдохнуть? От чего? Ты охотница?

– Нет, просто на мне дом. С детства.

Травинка совершенно измочалилась и выскользнула из пальцев. Ранвен сорвала другую.

– А ты? – спросила она его.

– Как все. Дозоры, охота, дом, – Борн пожал плечами. – Расскажи о себе. Вам вдвоем трудно, наверное?

– Втроем. С его…

– Другом?

– Да, вроде того.

– Что, еще с Войны друг?

– Даже дольше, – она нахмурилась.

Борн присвистнул.

– Кто ж вам режет торф? Соседи? Или твой отец приходит?

– Дед и режет, – Ранвен равнодушно пожала плечами.

– Погоди, но сколько же ему лет?!

– Сто шестьдесят было…

– Сколько?! Си-и-илён… – уважительно выдохнул Борн.