Некоронованный

– Да уж, – тоном зрелой хозяйки отозвалась девушка.

– Может, он у тебя и по дозорам до сих пор ходит?

– Редко.

– Что?!

– Я говорю: редко. Только если что-то очень серьезное. Обычно к нему приходят, – тут Ранвен нахмурилась, – так что никогда не знаешь, сколько человек придется сажать за стол. Мяса, конечно, запас всегда – в доме двое мужчин, настреляют. Но всё равно… сегодня нас трое, завтра я одна, а послезавтра десятеро, и никогда не угадать. Желудевой и ореховой муки в кладовой на три года вперед, а повезет, если хватит до новой.

– Сурово. И тебе никто не помогает?

– А зачем? Я же справляюсь. Маленькая была – помогали.

Какая-то пичуга засвистела над ними.

– Пойдем назад? – решительно сказала девушка. – От этих разговоров про еду мне самой есть захотелось.

Зверь, спавший уже десятилетия, взъерошил шерсть на загривке и выпустил когти: «Мое!»

Она моя! Я не отдам!

Ну, с этим зверем он умел справляться и девяносто лет назад… тогда было труднее.

Приятно узнать, что зверь никуда не делся. Почувствовать себя молодым.

Надо же когда-нибудь изведать, что такое ревность.

Неплохое чувство. Бодрит лучше крепкой настойки. Если немного.

Никуда. Она. Не. Денется.

Если у нее это действительно… если. Но если – жить будут у него. Ввосьмером когда-то умещались – и ничего, только зимой теплее. Уместятся и на этот раз.

Это-то проще всего…

Время свадеб по-военному прошло. Сейчас все неспешно, обстоятельно. Дать им понять, насколько серьезны их чувства. Проверить их временем.

В мирное время этого самого времени – сколько угодно. Радость для Короля, с вершины смотрящего на луг.

А для деда?

Танец – это прекрасно. Не надо искать повода взять ее за руку. На то и танец, чтобы держать. Держать ее пальцы – такие тонкие. И такие крепкие. Как у воина. И можно сжимать их чуть сильнее. Почувствует? Нет? Отвечает? Кажется?

Танец – это прекрасно. Кружится от счастья голова, и можно кружиться самой, а он жмет твои пальцы чуть сильнее – или это кажется? но почему тогда огненные мурашки по телу, как необычно… и как хорошо, и хочется смеяться, запрокинув голову к небу…

Или можно уйти куда-нибудь… там, дальше, есть тропинка к холмам, и почти у самых холмов – топкое место. Можно просто перепрыгнуть – но зачем, пусть лучше он с той стороны подаст тебе руку, это ведь такой хороший, такой правильный повод дать взять себя за руку, даже лучше танца, и можно так и пойти рука в руке… он о чем-то рассказывает… или это ты рассказываешь, неважно, важно, что не отнимаешь руки, его ладонь горячая, а твоя влажная, и хочется, чтобы так и было, и так и будет, еще два дня, еще день, еще…

Спать ночами – это для маленьких детей. Четыре, пять суток без сна – разве это тяжело? На то и праздник! Отоспаться можно потом дома. Не набегут же сразу к деду… завтра здесь наговорятся вволю, потом, если повезет, – месяц от них отдохнуть. И незачем думать о доме сейчас. Никуда он не денется.

До конца всегда остается мало народу. В толпе веселее, зато эта, прощальная, ночь – торжественнее. Волшебнее. Костры в рост человека. Весь год боимся срубить лишнее дерево – прореживать лес опасно, зато сейчас… это правильно. Потому что красиво.

Потому что счастье.

– Ты на рассвете уходишь?

– Конечно. Давно пора. Я не думал, что застряну здесь на всю неделю.

– Выберись к нам?

– Как? Сказать: если надо кого-то отправить к Королю, то пошлите меня?

– Да.

– Ну, если будет что-то к Королю…

– Пойдем, я провожу тебя.

– Но если не получится к вам… мы же увидимся в следующий Долгий День?

– Конечно. Куда я денусь.

– Я буду весь год этого ждать.

И уже не нужен повод ни чтобы взять ее за руку, ни чтобы сжать ее.

– Чего пожелать тебе? Поменьше гостей к деду?

– Ни в коем случае, – она смеется.

– Тогда просто сил.

– Спасибо. Удачи и легкой дороги.

Какое-то время они смотрят друг на друга, потом отпускают руки и, не сговариваясь, разворачиваются. Он идет прочь, она бежит назад, на луг.

Оборачиваться, простившись, было… опасно. Оставил всё позади и иди налегке. Обернулся – привязал себя лишней нитью; и кто знает, не превратится ли она в корягу, за которую зацепишься в самый опасный час?

Но Борн шел не в дозор, он всего лишь возвращался с праздника домой, он был счастлив и хотел еще маленький кусочек этого счастья.

Он обернулся.

Он видел, как Ранвен бежит к шатрам, поставленным для старших, как бросается на шею статному красивому старику … стало быть, ее дед. Да, такой и в сто шестьдесят будет…

…а потом Борн понял.

И летний восход рухнул в ноябрьскую злую ночь.

Лгунья! Холодная, бессердечная лгунья!

Как искусно она сплетала правду и хитрость!

Она смеялась над ним! Смеялась все эти дни!

Она играла им, как кошка мышонком. Делала вид, что они равны! Что между ними может быть…

Что значат для нее его чувства? Забава принцессы!

Хотя… какие чувства? Что такого было между ними в эти дни? Танцевали, болтали… на ее месте могла бы быть любая, и жаль, что это не была другая. Простая, честная и без родословной в три Эпохи.

Ничего не было. Была ее злая шутка: «мой дед, мой дед». А ему… ему показалось. Мало ли что покажется в отблесках праздничных костров.