Некоронованный

Лун, словно наверстывая упущенное за дни неподвижности, мчалась к морю. В ее бурунах кружились льдины – малые вертелись волчком, большие неслись прямо, ударяя о каменные берега, трескаясь, раскалываясь… они перелетали через приливную волну, как дерзкое войско врубается в строй щитоносцев, опьяненное своей отвагой и бесстрашием, и потому неуязвимое.

Пока неуязвимое.

Основные силы ни льда, ни прилива пока не подошли.

– Мать честная… – выдохнул Голвег.

Неслись льдины, на каждой из которых мог бы уместиться дом фермера. Этим махинам ползти бы по реке, как они делали веками, но Лун обезумела, и морозные громады взбесились с ней. Им всем хватило бы места, но они дрались за то, чего было и так вдоволь, сталкиваясь, отскакивая, круша друг друга, задирая края, становясь стоймя и открывая уродливое дно в промерзших ошметьях водорослей, переворачиваясь с оглушительным треском и ледяными брызгами до второго и третьего яруса башен.

И это было только начало.

Впереди этой неистовой орды медленно росла стена прилива.

Льдины, прорвавшиеся сквозь первую фалангу Моря, тащило назад, к реке, и это движение вспять сводило с ума, кружилась голова, ты переставал понимать, откуда и куда идет лед.

Море подминало под себя лед, топило грязно-белые глыбы, отбрасывало их кверху брюхом назад, на их пока еще кристально-голубых собратьев, они раскалывались друг о друга, шли на дно… чтобы кусками, словно трупами павших усеять набережные, спуски к воде, куда прилив выбрасывал побежденных.

Но воинство льда было слишком многочисленно и яростно, и как ни перемалывал его прилив, его сил не хватало. Он мог лишь перегородить бурунами устье, как строй воинов перегораживает ущелье. И встать насмерть.

Река, еще недавно бывшая вольной, оказалась перегорожена мощнейшей из плотин. Льдины, только что делившие свободное пространство, теперь были заперты новым затором и боролись за каждый просвет воды, но воды не хватало, слабые раскалывались и шли на дно, а сильные становились стоймя, одна за другой, словно со дна реки поднимался исполинский белый зверь с гребенчатой спиной.

Стена прилива на стену льда – кто кого оборет?

Глыбы, поднявшиеся выше парапетов, с грохотом и треском рушились о них, и вот уже мрамор ограды, считавший себя на безопасной высоте, не выдержал, треснул, лед устремился в слабину, словно надеясь прорваться сквозь прилив… раскололась льдина, другая, а третья под обломками унесла вниз и то, что было при жизни балюстрадой.

Набережные казались полем торосов – камня не видно подо льдом.

И вдруг эти осколки зашевелились.

Не сошел ли ты с ума? Не путаешь ли ты живое с неживым? Подвижное с лежащим? Они действительно?..

Да.

Затор о прилив оказался еще опаснее, чем затор о камни, и несчастная Лун метнулась туда, где ее не терзала схватка двух извечных врагов. Выше полосы прибоя, выше закованных в камень набережных, Лун поднялась над левым берегом и потекла в обход.

Улицы Мифлонда превратились в рукава реки.

Осколки льда медленно, а потом быстрее и быстрее поплыли к морю.

А битва? Что ж, как самая доблестная дружина теряет мужество, когда узнаёт о бегстве союзных отрядов, так и лед невольно ослабил напор, когда Лун предала его. Да и предательство ли это? Чем, как ни гнетом была для нее ледяная мощь?

Прилив, сделав свое дело, тоже медленно отступал, и побежденные льдины покорно плыли к морю, чтобы навсегда сгинуть в его бескрайнем величии. Лун, устало дыша, возвращалась в берега.

К ночи лишь побитые балюстрады свидетельствовали, что здесь бушевала беспощадная схватка.

Северное солнце

Ими-ики уверенно правила упряжкой оленей. Про себя она звала их Белег и Талион, никому, даже мужу, не говоря. Нехорошо звать животных именами великого героя… но это были именно те два оленя, на которых приехал Унху в день, когда он спас их. Как Белег людей Турина.

Всё, конечно, было по-другому. Не стоит сравнивать их отряд с той шайкой, еще меньше заслуживает Арведуи сравнения с Турином. Но таким же чудом было спасение. Возвращенная жизнь. И кровь на камнях – не цветущие серегоны, а настоящая кровь.

Вкусная кровь.

Их тогда сбил с ног ветер. Позже она узнала, что его звали южаком, и когда он приходил в сопки, то все прятались. Именно от него лоссофы укрепляли свои жилища льдом и снегом – иначе сметет и не заметит. Задует – не выходи наружу, выйдешь – пеняй на себя.

Но Унху не побоялся выйти.

Порыв ветра донес с юга слабый запах дыма, а поселений там не было. Дым мог означать лишь одно: в тундре чужаки. К чужакам эта земля беспощадна.

Лоссофы редко видели чужаков, а те, что забредали к ним, приходили с севера или востока. Тамошние племена вели между собой непрестанные войны, но друзей не трогали. И потому закон тундры был прям, как копье: спаси чужака. Сохрани ему жизнь, обогрей, накорми. Дай ему всё, что надо. Если его народ придет убивать твой, то тебя и твоих детей не тронут: ты друг.

Лоссофы ушли далеко на юг от этих войн. Но три вещи не меняются в тундре: холодное море, каменные сопки и закон спасения.