Некоронованный

Чуть показавшаяся спина. Вверх, по плавной дуге вверх. Туша во всей мощи – видны бледно-зеленые морские… что-то, растущие на ней. Как дерево замшело. И выдохом – плавно вниз. Снова вверх.

Арведуи начинал чувствовать движения кита как свои собственные. И едва зверь опять пошел вверх, дунадан плавным движением встал, развернулся всем корпусом, рука сама собой подняла гарпун…

…это было единым движением – своего тела и туши кита, единым выдохом – только кит выдыхал, поднимаясь, а человек – широко замахиваясь, они вырвались одновременно – воздух из макушки зверя и гарпун из руки, и завершением дуги, таким же естественным как дыхание, гарпун полетел, чтобы глубоко войти в бок кита.

Дуга зверя резко обломилась, тело ушло под воду, но тотчас вверх вырвался фонтан куда более мощный, чем кит выпускал прежде: воздух из раны.

Лодку обдало брызгами.

Пробито легкое.

Лоссофы радостно гомонили, а дунадан стоял, не слыша их. Его тело пело радостью, но не восторга победы или утоленного азарта, нет, то была радость единения, отчасти похожая на любовное, только глубже и сильнее: когда твой дух, тело, оружие и тело зверя становятся одним существом, ты ощущаешь это всё собой, нет охотника и жертвы, а есть общее движение, которое должно быть завершено, и завершить его так же легко и естественно, как дышать.

Обратный путь был долгим и утомительным.

Пробитое легкое означало быстрое окончание охоты (а то ведь могло бы и гарпунов не хватить, так бывало), и это было радостно. Но оно же означало, что тело мертвого зверя наберет больше воды, ведь одним внутренним поплавком в туше теперь меньше. И тащить такого кита тяжелее.

Его привязали к лодкам широкими ремнями, тюленьи поплавки облегчали вес добычи, но азарт уже сошел, а до берега было далеко, и грести приходилось с двойным усилием… и даже уже не очень жарко, и скорей бы домой.

Фириэль стояла на своем холме. Было бы ложью сказать, что она тревожилась или волновалась. Все чувства в ней застыли, окаменели. Она не ободряла себя тем, что Арведуи осторожен как никто, что он действительно готов к этой охоте. Она не пугала себя мыслями о почти ледяной воде и мощи гиганта, способного перевернуть каяк. Она не думала ни о чем.

Она неотрывно глядела на серую гладь моря.

Ни китов, ни лодок уже давно не было видно. Может быть, самые зоркие на том мысу их различают. Но она не пойдет туда. Она узнает, когда всё свершится. Смутные догадки и споры о том, что едва различимо у горизонта, – не для нее.

И всё же вести с мыса она узнала. Шум, гомон, радость… ей это было видно.

Возвращаются.

С добычей.

Он?

Ее лицо было безжизненно и прекрасно, как лики каменных статуй Минас-Анора. Похоже на то, каким человек был, нет – неважно. Главное, мастер передал величие, красоту и печать истории. А сходство… мелочи.

Все шесть лодок.

Но на неподвижном лице нет ни радости, ни надежды. Она с детства знает поговорку «Люди делятся на живых, мертвых и тех, кто в море».

Он – в море.

На берег спешит толпа. Мужчины с ножами на древках, больше человеческого роста, – разделывать тушу. Женщины с мешками для мяса и жира. Детишки – ухватить лакомый кусок и съесть его тут же, на берегу. Собаки – поживиться упавшим и тем немногим, что не понадобится людям.

Ей нечего делать на берегу.

На второй слева лодке рулевой наклоняется к одному из гребцов, заставляя его встать. Тот поднимается. Толпа на берегу ликует.

Фириэль зажмуривается от счастья.

Обветренные лица дунаданов стали почти так же темны, как и кожа лоссофов, но тело, не обожженное ни солнцем, ни ветром, оставалось белым. Как ни далеко были каяки, сразу понятно, кто встал.

И понятно, кто убил кита.

Тушу разделали так быстро, что дунадан еще не успел почувствовать голод. На берегу не осталось ничего: те кости, которые никому не нужны, сгорят в очагах, а всё, что съедобно, но не нужно людям, подчистили собаки. Только кровавые лужи на гальке убеждали в том, что огромная туша не приснилась.

При дележе ему досталось много. Явно больше, чем обычному охотнику, и, кажется, даже больше, чем ему было надо. Ребра, необходимые для строительства. Мясо – кормить дунаданов, которые приедут со дня на день. Жир – это сокровище Севера. Пробитое им легкое, разумеется. Ики коротко рыкнул – и ему оставили огромный кишечник кита; как объяснил Хулах, из китовых кишок делается одежда от дождя, незаменимая вещь в осенние дожди. Арведуи благодарил и не спорил.

Первой частью разделки туши было вырезание гарпунов. Охотники или гордо вздымали свое оружие, хвастаясь, сколько жира и мяса оно пронзило, или спешили побыстрее слопать кожу и жир со своего, пока никто толком не разглядел, сколько же там было.

Но, чтобы вырезать гарпун южанина, понадобилось совсем срезать мясо с бока. И даже срубить два ребра.

– Ты знать секрет! – Ики говорил рассерженно, но, кажется, это был его способ скрыть то ли удивление, то ли радость. –Ты учить лоссофы свой секрет!