Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

А как же я, — хотелось орать, хотелось драться. Юри сидел — прямой, как спинка стула, смотрел в стену.

— Виктор, — у него были опухшие глаза.

Надо бы научить его. Витя, не Виктор.

— Я сделаю все возможное. Думаю, каток дадут, на ночь его не снимает никто. Нормальные тренеры предпочитают, чтобы ночью их подопечные все-таки спали.

Юри болезненно улыбнулся.

Он всегда делал больше, чем я ожидал.

Но это меня не прельщало, не удивляло, потому что я всегда сам так делал. Удивлял. Делал больше, чем можно.

Я хотел, чтобы он остался. И оставил все как есть.

Я привык к тому, что он рядом, что я — тренер, а он подопечный.

Я вдруг понял, что буду тосковать по его катанию. За такой короткий срок я привык не показывать, а смотреть. Кто-то сказал бы, что я опустился, что это непростительно.

Но, может быть, я вдруг становился именно тренером, и если кто и мог бы сделать из меня тренера, это был Юри.

А Юри гнал меня, слал в задницу. Метки ничего не меняли, оказывается.

Да, мы это говорили и раньше. Только раньше, получается, было честнее, потому что мы не знали, что связаны, и не боялись ненароком прибить друг друга.

А теперь мы выбираем слова, потому что, подумать только, ими можно убить.

«Ты мне не нужен» — нельзя. У Витеньки отпадет к хуям нога. Надо — «Мне нужно побыть одному и все обдумать».

«Какая разница, кто мой Меченный?» — отказать. «Я бы выбрал тебя в любом случае» — утвердить.

«Фигурист из тебя точно получше, чем тренер, » — ни в коем случае. «Я хочу смотреть на тебя всегда» — да, пожалуйста, два раза.

Да ты ведь уже все глаза проглядел, наверное, если ты не врешь мне, но каким местом ты смотришь вечно, Юри, давай, наконец, сменим тебе очки, а?

— Я собирался уйти.

Юри молчал, слушая, разглядывал свои руки.

Теперь голос был сорван у меня. У Юри под волосами, вдоль линии роста, цвели алые, яркие укусы. Если зачесать, как обычно делали, будет не видно.

На видном месте мы следов не оставляли.

— В конце прошлого сезона решил — в задницу это все. Думал, откатаю этот как последний — и хватит с меня.

Юри глянул искоса — быстро и напуганно, — и снова уставился на свои руки.

— На банкете, где ты танцевал. И я танцевал. У меня начала болеть нога, и я решил, что все к одному — и так собирался восвояси, а тут и повод есть. Думал, если дотяну год — откатаю лучшую в жизни программу, я в ней орал на всю планету, что я ищу. Своего, понимаешь. Хотел одним выстрелом двух зайцев убить. И показать, что ищу, и попрощаться. Если лодыжка не переломится прямо на льду. Иногда, знаешь, бывает, как будто до кости просверлили.

Юри нервно засмеялся, но ничего не сказал.

— А потом увидел тебя. Решил, что должен поехать и поговорить. Ты катал «Будь ближе». Так, как надо. Как будто знал.

— Я просто очень люблю ее, — Юри тоже говорил хрипло.

В номере было душно. От моего халата воняло, он лежал у ног, я замотался в одеяло, и в нем было жарко.

— Не-а. Нет. Не просто, Юри. Я хотел сначала просто приехать и спросить, как ты это делаешь, и почему это заставляет меня чувствовать себя ущербным. Понимаешь, после моих пяти золотых медалей и твоего проигрыша в первом же сезоне, твое выступление особенно… жалило меня в жопу.

Юри снова засмеялся и закрыл лицо руками.

— Прости. Я не подумал…

— Слушай молча. Я понесся, бросив все, всегда считал спонтанные решения самыми правильными, планировал я только программы, жизнь же всегда должна быть импровизацией. И даже тренировки. Яков меня просто убить мечтал с младых лет еще.

Юри улыбался.

Смотрел на коробку с кольцами.

— А потом подумал — а почему бы и нет? Зачем ждать сезон, нога начала отваливаться прямо в самолете, и я послал все к чертовой матери, решил — не сам, так через тебя передам. Аривидерчи, сайонара, до свидания. И — здравствуйте, с вами тренер Никифоров, он не мертв, он теперь просто другие пирожки печет. Я все думал — если ты такое мог сделать с моей программой, которая ставила рекорды, что же ты мог на своих рельсах тогда?

— А я такой, — Юри сжал колени. — Не особо-то блеснул.

— Сначала — да. Я бы тоже напрягся, если бы ко мне понаехал какой-то русский извращенец.

— Я, — Юри облизал губы, вздохнул, — я решил, что так надо, что русские просто такие. Сначала испугался, а потом… потом привык. Мне… — он резко покраснел, — мне все нравилось. Так, что я сам себя боялся. Подумал — это, наверное, ну, для Эроса…

— Мог спокойно засудить меня за домогательства. Еще способ для меня уйти громко.

— Тебе не надо уходить, — Юри поднял голову и уставился прямо на меня. — Я уже сказал…

— А я еще не закончил, Юри, — я прямо видел, как он съеживается и уменьшается, он уронил голову и кивнул.

— Ты не потому раскачался, что привык ко мне. Ты раскачался потому, что Юрио приехал. Ты уже тогда решил не отпускать, бороться, если бы не Юрка, ты бы еще полгода сопли размазывал, и я бы уехал, в конечном счете.

Юри дернул головой, как будто хотел не согласиться, встретил мой взгляд — и молча кивнул. Поджал губы.

— Так что спасибо Юрио.

Юри улыбнулся под нос.

— А потом я… я влюбился, Юри. Сначала в то, как ты начал кататься. Потом в тебя.