Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Мой дурень, мой умный, мудрый, хитровыебанный японский самородок.

Юри. Юри-Юри-Юри.

— Что думаешь?

— А? — Юри встрепенулся, моргнул по-совиному. Песня кончилась и началась следующая — какая-то кошмарная попсовая хрень про стук сердца и историю, которую пишем мы сами. — О чем?

— О поддержках. Простенькие потянем?

Юри качнулся, я поймал его за локоть, потом обнял, прижал к себе, так, будто боялся помять его.

— Я не знаю, — Юри говорил сорванным шепотом, — я же тяжелый.

— Был. Год назад. И я тяжелее. И рост позволяет. Иди сюда.

Мне просто охуительно хотелось его сжать, трясти, тискать и поднимать на руки, но Юри был такой серьезный и деловой, что я умирал от зависти и душил дурацкие неуместные порывы. Потом. Все потом, у нас несколько часов, и надо будет поспать, потому что я же просто убиваю его вот так, что сказал бы Яков…

Яков бы мудро сказал, что этот упырь убивает меня, разумеется, так что хорошо, что Яков мирно спит в своем номере.

Юри ахнул, когда я аккуратно развернул его к себе спиной. И, не удержавшись, ткнулся лбом в затылок, постоял так, дыша.

— Что ж ты не сказал мне… Ты тренировался ночью? Весь год?

— Иногда, — голос Юри задрожал.

— А я тебя по врачам гонял, на анемию грешил, у тебя лицо, как у вампира. Поэтому тебя утром пушкой не поднять…

— Нет, не так часто, — Юри мотнул головой, рвано вздохнул. — Я же не идиот.

— Еще какой идиот.

— Я знаю программу наизусть. Мне просто надо было… время от времени напоминать себе, зачем это все, куда я должен стремиться, это проще, когда представляешь себе конечную остановку.

— Нихрена она не конечная, — я сдавил его так, что ребра, наверное, засаднило, но пусть спасибо скажет, что не за шею. Убил бы. Сам. Как он меня. — Ты понял?

— Я понял. Не надо калечить.

Я вспомнил, как разглядывал иногда точно так же свой последний костюм в чемодане. Розовый атлас, эполеты, шифоновый хвост фрака. С той же самой целью — помни, почему ты здесь. Помни, чем это кончится.

Выкусите, отсосите, унесите — не кончится. Не для того мы столько всего натворили. Не теперь. Не сегодня и даже не завтра.

— Костюм. Возьми «Юри на льду».

— Костюм есть, — Юри дышал со свистом — я говорил прямо во влажные волосы на затылке, — я же готовился. Заказал в Токио. Его прислали в Хасецу в наш последний визит. Мари видела. Сказала, что я тронутый, и что в России такую невесту, как я, не примут. Я всю ночь не спал, думал, как быть. Тогда, наверное, до колец и додумался…

— Юри.

— Да?

— Помолчи. Мне надо сосредоточиться. Если я тебя завтра при всех уроню, в России не примут меня.

Юри хрипло засмеялся. Ахнул и напрягся, когда я положил руки на его талию, скользнул вверх по ребрам, ухватился подмышками.

— Вытяни и расслабь руки. Если будешь падать — береги лицо. И коньки отведи.

— Мне показывали поддержку, — Юри говорил тихо. — Челестино поднимал меня в Детройте. Хотя, мне тогда было семнадцать…

Я дернул вверх — может, немного резко, но никаких Челестино на моем катке. Юри был тяжелым, не девочка явно, он не врал, но держался — пружинисто, странно ощущаясь в руках. Крепкий тугой узел мышц и жил и нервов. Я поставил его обратно, стараясь, чтобы руки не дрожали.

— Я поднимал женщину своего роста, — я выровнял дыхание. — Должно быть нормально. В движении легче. Музыку еще раз. Поддержек будет четыре. Я скажу, где.

— Я знаю, где, — Юри потер затылок и улыбнулся.

И правда, знал.

В отель мы вернулись под утро. Болело все. Утреннюю тренировку мы благополучно проспали, но, судя по Твиттеру Мари, не только мы — на открытый прогон показательных выбрался только зевающий Алтын и бодрый как прапорщик Крис.

Юри молчал и улыбался, и только благодарно блеснул глазами, когда я набрал в номере горячую ванну и взашей затолкал его в ванную комнату, впихнув в руки халат. Захлопнул дверь и отошел к дивану, дождался плещущих звуков и только тогда нашел между подушек свой телефон.

Набрал Якову смс.

«Не приходи на показательные, тебе не понравится».

«Работа у меня такая, чтобы не нравилось».

Я бросил телефон на одеяло и зажмурился. Глаза резало с недосыпа.

Юри запел в ванной.

В этот момент я понял, что все будет хорошо. Как бы страшно ни было отпускать эту мысль в пространство — сколько она расшатала прочных стен, сами знаете.

Но — все будет хорошо.

Да ведь?

Пожалуйста.

Когда Юри выходил на лед, я сделал страшную вещь — я перекрестился.

И стоящий в паре шагов Плисецкий — в кожаной жилетке и брюках, в цепях и заклепках, — заржал на всю ложу.

Юри скользнул к центру, махая трибунам, поцеловал кулак с кольцом и выбросил в воздух, прикрыв глаза. Зрители взвыли.

Встал в исходную, наклонив голову.