Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Мари была посговорчивей.

— Лет с двенадцати. Кататься пошел тоже поэтому. Может, конечно, потом ориентиры сменились, но я что-то сильно сомневаюсь.

Это многое объясняло.

Выболтал по пьяни, что нагорело, теперь прячется, логично.

Ну и потом, наверное, японский менталитет, все дела.

Иначе — как он такой шуганный вообще в спорте так долго продержался?

— Ты алтарь нашел уже?

Мари выпила немного саке.

Я саке не оценил.

Но оценил уже семейную черту Кацуки — язык без костей, стоит только чуть-чуть прихлебнуть.

— Алтарь? У вас в доме? Для моления, да?

— Значит, не нашел, — Мари хихикнула и сонно потянулась. — И не найдешь.

— Мари, — я нарадоваться не мог на эту девку. Болтун — находка для шпиона. Может, и Кацуки такой был, если раскачать. — У Юри есть метка?

Мари замерла с поднятыми руками.

— Есть, — пробормотала она, — правда, я ее не видела давно. С раннего детства, по-моему, в последний раз, когда мне было пять…

— А потом?

— А потом девочек и мальчиков вместе купать перестают, — Мари хрустнула пальцами и встала. — Так, я уберу это все, если ты больше не хочешь…

Я чуть в голос не заржал.

Отлично.

Невезучему Кацуки не везло просто клинически.

Какова вероятность, что вы пойдете с вашим тренером мыться вместе?

Да дохуя, если вы живете и работаете на горячих источниках.

Юри убегал, отшучивался, запирался, вырывался, стоило его приобнять, выкручивался, как уж. Да в самом деле, сколько ж ему лет-то уже, смешно…

И все смотрел больными глазами. То на меня, то на каток, то на матушкину жареную свинину с бобами и рисом.

Я его во всех отношениях понимал.

Себя — нет.

Залезть в зону комфорта и выковырять его оттуда превратилось для меня в первостепенную задачу.

По идее, это было логично — нельзя ведь быть тренером и ничего о своем подопечном не знать, кроме того, что в пьяном виде Юри засыпает и просыпается Цискаридзе. Этой информации было, с одной стороны, мало для нормального общения, с другой — многовато для него же. Нужно было разрабатывать клиента, и срочно. В частности, откопать то самое нечто, причину, по которой Юри такое вытворял с моей программой. И вызнать, как это включается и выключается.

Я ведь не зря сюда приперся, правда?

Яков вот знал меня, как родного и очень непутевого сына, я насквозь видел Плисецкого, и у меня с ним бы, кстати, все получилось.

Я бы и с Кацуки добился понимания, хоть какого-то, не мытьем, так катаньем, дайте только время, но вот тут-то и была проблема.

У нас не было этого времени.

Совсем.

Я сразу откинул месяц на похудение бедолаги, чтобы вернуть его в прежнюю форму. В первый же день я сгоряча брякнул, что хрена с два пущу его на каток, пока не сбросит пузо. Юри поверил, а мне было как-то неловко теперь дать ему поблажку.

Трепло, вроде как. А тренер-то должен был быть кремень.

Как Яков с этим дерьмом справлялся? Я опасался сейчас звонить ему и просить совета, как бы это выглядело? Дядя Яша, я лоханулся, тут не бриллиант, тут какое-то бревно с глазами, может, он бы и катался отлично, но он меня боится и почти не говорит… Бред.

Яков был бесценным тренером, который, казалось, по умолчанию все обо мне знал. Наверное, он наблюдал. Я не помню, чтобы он когда-то давил на меня. Или что-то напрямую спрашивал. Он вызнавал и чувствовал многие вещи с искусностью опытного разведчика, мне же не то чтобы было недосуг наблюдать…

Я просто не помню, чтобы когда-то чувствовал такое нетерпение. Наверное, только на соревнованиях, наверное, только совсем мелким.

Я понимал, в общем, насколько ограничен, оказывается, в эмоциональном плане, и бесился.

Чем больше я бесился, тем длиннее были беговые дорожки у Юри.

Юри терпеливо молчал, не ныл и не жаловался, это бесило еще больше, а чем больше я бесился… и так по кругу. Выпить, повторить.

Управились, таким образом, за две недели.

Юри начал забавно светиться и улыбаться, из кармана его штанов вечно торчал портновский сантиметр, который я старался не замечать.

Юри был вечно взмыленный, красный и запыхавшийся.

От него всегда тонко тянуло потом, солью и горьковатым гелем для душа.

У него, насколько я успел пощупать и рассмотреть, были мозолистые руки и потрескавшиеся губы. И глаза не черные — темно-карие, с короткими густыми ресницами. Левый чуть светлее, чем правый.

Зачем мне эта информация?

Ну, во-первых, чем богаты, тем и рады. Если я не могу вытрясти, я буду запоминать и анализировать.

Во-вторых, я отлично помню, что собирался его завалить.

Теперь интерес был, конечно, крупнее, не такой детский и мелочный, но старый тоже висел незакрытым гештальтом.

Сидя в крохотном городе безвылазно (мы обошли его весь за неделю), я с растущей каждый день тоской осознавал, как я давно не трахался.

Мне, признаться, и не хотелось. Это пугало.