Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Даже в самый разгар тренировок.

Может, потому еще, что раньше я контролировал то, что ем и пью?

Обожрать Ю-Топию было совсем уж верхом наглости, поэтому иногда я оббивал пороги баров и ресторанчиков. Японцы делали со своей кухней при ограниченном наборе ингредиентов что-то совершенно неприличное.

Сдуру я решил искать ключ в этом. Юри Кацуки тоже при небогатой заводской комплектации умудрился отколоть что-то потрясающее. Он был тяжеловат, низковат для парного катания, высоковат для одиночного (но мне тоже так говорили), ему недоставало скорости — и он добирал удивительной гибкостью, специфически мягкими движениями и чувством ритма. В общем, было, с чем работать.

Изюму в нем, впрочем, не было. Это точно.

— Ты растолстел, — заявил Яков, щурясь в скайпе. Я зевнул. Да если бы.

Я катался каждый день, как сумасшедший, ловя на себе обалдевшие взгляды четы Нишигори, забредших случайно зрителей и Юри.

Юри со дня на день должен был ступить на лед — ему оставался какой-то килограмм. Не знаю, почему я так уперся. И тем более, не знал, почему так уперся он. Вырисовывался любопытный результат — Юри Кацуки у нас был тихий баран. Мог молча и терпеливо прорыть лед лбом. Сказали — никакого катка, пока не подтянешься — так оно и будет.

Я уже жалел, что не слежу за языком.

Я катал «Ищу тебя» на всякий случай, тщательно наблюдая за реакцией.

Реакция была нужная, требуемая, публика залипала, припадая к бортикам. Юри морщил лоб и смотрел, не отрывая взгляда, так, что начинало печь между лопаток.

Потолстеть я, в общем, ну никак не мог.

— Я, скорее, спиваюсь, дядя Яша, — я вытянулся на кровати. Яков вздохнул.

— Еще не прошло?

— Что не прошло?

— Дурь твоя.

— Да лучше эта дурь, чем на стенку кидаться. Нога, кстати, не болит вообще.

— Да? — Яков сделал странное лицо. — Неужели кто-то в Японии нашелся?

Я пил чай в этот момент. Вытер забрызганную клавиатуру, засмеялся, отставил чашку в сторону.

Да нет. Точно нет. Откуда бы? Я бы точно знал. Надпись-то совершенно не японская. Хуй знает, какая. Но не японская.

— Просто хорошо отдохнуть надо было, — Яков разглядывал мое лицо, как на допросе, щурился. Мало тебе, что ли? — Давно так не ел и не спал. Тут благодать, ни одной русской рожи, мне тут скоро храм отгрохают, то что надо.

— Я тебе через неделю позвоню, — сухо сказал Яков. — А лучше ты сам, моча от башки отойдет — и свяжись со мной. А я подумаю, не послать ли тебя еще ленинским курсом, мудак.

— Это за что? — я не то чтобы обиделся, я знал, что Яков, если что, не пошлет. Никогда.

— А за все хорошее, — Яков вдруг незнакомо хохотнул. — Я тут Плисецкого со льда отскребаю после тебя.

— Ай, блядушки.

А что тут скажешь?

Я выбрал не самый хороший момент, чтобы уехать, но не самый же плохой! У Юры своя песня, у него метка на пузе, через пару месяцев он встретится со своей судьбинушкой лицом к лицу, нырнет с головой, я уже видел, как это происходит. И еще раз не хочу. Тем более, с таким хорошим парнем, как Юра. Он и так у нас дурной, если ему еще влюбиться — святых выноси. У него, кроме того, на носу отборочные, тренер прекрасный, он не станет по мне убиваться, я ему ведь почти ничего не обещал…

Яков наблюдал за моей физиономией.

— Как, Витя, хорошо, что у тебя детей нет, — сказал он, наконец, и оборвал связь.

Я посидел, молча глядя на монитор.

В соседней комнате горел свет — Юри не спал. Он всегда вел себя тихо по вечерам, деликатно к моей возможной климатической и временной перестройке, и вообще старался быть невидимым.

Ничто не бесило больше.

Прислушавшись, я разобрал через картонную стенку странные звуки — тяжелое дыхание и ритмичное постукивание, и вдруг обрадовался — дрочит, значит, человек, значит, не все потеряно…

Хотелось покраснеть, гордо улыбаясь, как будто сам научил, и деликатно затолкать в уши наушники.

Я так и сделал бы, в общем-то, но сначала я все-таки подкрался к двери и заглянул в щель.

Юри прыгал через скакалку. На одной ноге, на другой, вперекрест и обычно, то быстрее, то медленнее, глядя прямо перед собой. Очки лежали на подушке дивана. Волосы подпрыгивали на макушке и прилипали к потному лбу, грудь ровно вздымалась и опадала, щеки и губы покраснели.

Иногда он закрывал глаза.

Мне пришла в голову еще одна мысль, которая могла здорово помочь в работе.

Когда Юри выйдет на каток, ему нужно будет ставить программу, собрать полную картину того, что он может, и чего он не может. Примерный его портрет мог пригодиться.

Что я имел?

Застенчивого и скрытного, закомплексованного персонажа, который при определенном давлении со стороны становится еще и тряпкой.

Который умеет быть сексуальным, по-настоящему красивым и вдохновенным, когда на него никто не смотрит. Или когда он себя не контролирует.

Или когда он так думает.

Юри остановился, бросил скакалку на диван и стянул через голову футболку, вытер ей лицо и шею, запрокидывая голову и блаженно прикрывая глаза.

Я быстро отошел от двери и осторожно лег на кровать, стараясь не скрипнуть ничем.

Юри тихо вышел в коридор, кажется, взяв что-то из шкафа. Наверняка, ушел купаться.

И что мне делать-то с этим всем?