Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Наутро идея вернулась с кирпичом и приложила меня по голове.

Можно не делать одну и ту же программу.

Наоборот — дать диаметрально разные. Противоположные. Такие, какие никто бы не додумался поставить рядом. Которые дополняли бы друг друга. Идеально.

Такие, какие никто бы не додумался дать именно Юри и Юрке.

Я додумался. Осталось завернуть покрасивее.

Покрасивее то ли получилось, то ли не получилось совсем.

Юрка орал, как невменяемый, в общем, был верен себе, и чем громче он орал, тем больше я убеждался, что правильно сделал.

Пронаблюдав все утро, как Юрка хищно жрет шпинат с рисом, и как Юри аккуратно переставляет тарелки и заботливо подкладывает ему и мне чистые полотенца, я чувствовал себя злым гением.

Давно такого не чувствовал.

Юрка мог все, поэтому лучше всего было дать ему максимальную нагрузку. Программа на его музыку была блестящей технически, она брала именно сложностью и порядком элементов, выставляя его юную гениальность напоказ. Артистичность в этом случае становилась просто непосильной, казалось бы, для Плисецкого задачей — мало было просто заставить социопата изобразить трепетную монашку. Надо было, чтобы получилось убедительно, внятно, пронзительно.

Такие номера брало большинство, их ставили на конец списка, это было как финальная песня, медленная и идущая мурашками по коже — на такие песни выгоняют оперных див и детский хор, чтобы под самый занавес от зрителя ничего не оставалось.

Являясь заведомо выигрышным ходом в любом виде спорта и шоу, на практике это была каторга.

Такую свинью мне подложил Яков на моем первом взрослом чемпионате в Сочи — «Крылья Ветра». Половецкие Пляски Бородина в исполнении Сары Брайтман. Венок на голове. Развевающиеся волосы. Плавная, легкая, размеренно-самобытная вековая скорбь и вечная истерика русской души. Чтобы и сонно-спокойно, и навылет разом. Он, в общем, был тот еще козел, Яков мой. А я, в общем, был прекрасен.

И здесь — Агапэ, неизбывная, безграничная и безусловная любовь, скрытная, но отчаянная. Отличный дебют во взрослой группе для Юрки. Идеальный, если вывезет.

Ну и я просто хотел видеть его лицо. Хотел — и увидел.

И увидел я, что это было заебись. Юрка будто раздумывал, убиться ли ему самому о лед, или меня прибить.

Над Юри я додумывал, уже вбегая в зал. Программу для него вообще не пришлось придумывать. Я просто выехал на лед и посмотрел издалека на его лицо — бледное, взволнованное, на побелевшие костяшки, он сжал край бортика и подался вперед, чтобы видеть лучше, — и вспомнил, как он скользил вверх и вверх по шесту. Как пьяно смотрел в темный зал и расстегивал рубашку. Как облизывал покрасневшие губы.

«Эрос», помню, обработку с гитарой и кастаньетами, записал знакомый Якова, а точнее, Лилии, в Лос-Анжелесе. Мы послушали ее три раза и положили на полку, дозревать. Может быть, однажды…

Она была быстрее — шанс продемонстрировать гибкость и визуально сделать программу динамичнее. Она была ритмичнее — более простые прыжки можно положить в комбинацию и обыграть движения рук.

За руками мальчишки следили с особым ужасом, я призывно оглаживал грудь и бедра, щелкал пальцами, протягивал ладони к зрителю — иди сюда, бери всего, не стесняйся. Юрка и Юри покраснели абсолютно одинаково.

О, какая я сволочь.

Как многое может человек, если ему вовремя не дать желаемое.

Юри смотрел на мое лицо с недоверчивым потрясением, будто спрашивал: я что-то тебе сделал? Это личное?

Очень. Очень-очень личное.

Музыка сошла на нет, я постоял, восстанавливая дыхание, отбросил со лба волосы, все еще полный ощущения, что меня снимают, оценивают, раскладывают на части.

Юри молчал, глядя на меня во все глаза, так Маккачин еще иногда смотрел — что хочешь, Никифоров, только не в ванну.

Юрка не молчал, он что-то бормотал под нос, хмурился, не знал, куда деть руки. Наконец, видимо, заключив с собой сделку, выдал — по-английски, чтобы Юри тоже понял:

— Ты поедешь со мной в Питер и будешь делать, что обещал. На этих условиях я согласен.

Еще бы ты был не согласен, мелкий засранец. Я посмотрел на Юри.

Лицо у Юри было интересное. Губы в линию, глаза как плошки, кулаки сжаты до хруста.

— А ты, Юри? Условия?

Юри опустил голову и что-то пробормотал себе под нос. Юрка стоял ближе, поэтому повернул к нему голову с совершенно непередаваемой физиономией. Потом глянул на меня — вызывай, мол, скорую.

— Что?

— Я сказал — хочу есть с тобой кацудон. Выигрывать и есть кацудон.

Я помолчал. Юрка тоже, для разнообразия. У Юри была выразительная пауза, чтобы он осознал, что ляпнул, пара секунд для объяснения смягчающих обстоятельств, можно было вообще воспользоваться нашим замешательством и сбежать. Мы бы понимающе забыли — с кем не случается?

Юри стоял и смотрел в упор исподлобья, имел бледный вид, но задний ход давать явно не собирался.

Ладно. Это, видимо, такая метафора, он хотел меня в тренеры, консенсус достигнут.

Ну и да, после победы он может дать себе вольную и есть, что хочет, здоровая мотивация любого спортсмена.