Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Юри обрадовался ему, как родному, я — чуть меньше. После случая с Минами на национальных, когда младший бегал за Юри и заглядывал ему в рот — это преображало Юри чудесным образом, он сам переставал валять Ваньку и вел себя как-то взрослее, серьезнее и… да. Сексуальнее, если угодно, — мне было крайне любопытно посмотреть, как Юри вообще взаимодействует с другими фигуристами.

Внутренний голос гаденько напомнил, что полтора года назад я наблюдал такое взаимодействие в Сочи. Я мысленно послал его нахуй. Тогда Юри был под таким наркозом, что управление отдали кому-то другому, кого я еще надеялся однажды обязательно встретить и пообщаться.

Но не сегодня.

Пхичит был вежливый и веселый, он щебетал безумолку, рассказывая Юри последние новости о том, как поживает братия фигуристов, что поделывает Челестино, какая погода в Детройте и как дела у общих знакомых.

Юри улыбался, смеялся, расспрашивал.

Я пил.

Пхичит вызвонил Челестино, и тот объявился так быстро, как будто дежурил неподалеку. Официанты молча притащили еще приборы и салфетки, удвоили заказ, понимая меня с полувзгляда.

И если Юри и Пхичит не могли пить из-за завтрашних соревнований, то с прибытием Челестино, который восторженно оценил мой размах и аппетит, я справедливо предположил, что в эту игру можно играть и вдвоем.

Люблю Челестино. Хороший мужик, немного манерный, но кто из нас не? Мы все отдаем дань моде на метросексуалов, это во-первых. Во-вторых, люди искусства не нагружали себя условностями, когда ты катаешься, ты настолько голый, что не имеет значения, в перьях ты вышел, в шелках, в мехах или в латексе.

Мы выпили за преемственность, я — за неоценимый вклад в воспитание и развитие Юри как фигуриста, Челестино— за то, что я вытащил Юри из творческого отпуска вдохновенным русским поджопником.

Юри и Пхичит тревожно переглядывались.

Мы выпили за талантливых детей и за нашу молодость, за то, какими были мы, и какими растут юниоры. Юри, подняв руку, как школьник, напомнил о том, что у него со мной разница в возрасте — всего в четыре года.

Челестино предложил тост за дерзость и храбрость.

Пхичит, рыдая от смеха, истязал местный вай-фай.

Я дал себе зарок не заглядывать в завтрашний твиттер. Юри касался моего плеча, бормотал на ухо, что мне хватит.

Мы с Челестино выпили за его прекрасную супругу и мою прекрасную, что бродит где-то и однажды найдется. А пока что…

— За прекрасного Юри, который нас всех еще удивит!

Этот тост поддержал Пхичит бокалом сельдереевого фреша, и я умилился.

Юри сидел, спрятав лицо в ладони.

Я нагнулся спросить, что с ним такое. Его обеспокоенный вид беспокоил и меня. Страшно беспокоил.

Юри сообщил в плотно прижатые ладони, что нам всем пора по кроваткам, и что мне уже хватит.

Мой милый, дорогой Юри.

Когда я выпрямился, чтобы поднять бокал за терпение Челестино, который терпел вот это вот японское чудо много лет и ни разу не шмякнул его мордой об лед, Челестино мирно спал, подложив под щеку чесночный хлеб. Пхичит накладывал на это все синий фильтр.

Я посмотрел на Юри. Юри развел руками.

— Вот видишь? И правда, пора сворачиваться.

— Дорогой мой, милый, прекрасный Юри. Если бы я всегда слушал, что мне говорят, и делал, что правильно, я бы сейчас жил в Костроме, работал… как это по-английски? Человек, добывающий уголь.

— Шахтер, — Пхичит, подсвеченный розоватым экраном смартфона, был сам Сатана. Он фотографировался, обняв спящегоЧелестино. Потом прихватил его длинный русый хвост и приставил себе к губе, изображая усы. Прекрасный, творческий, изобретательный мальчик без комплексов. На заметку хозяйке — не напиваться при нем никогда.

— Спасибо, Пхичит. Шахтером, да. У меня была бы жена, детки-двоечники, сын без зубов — в хоккей бы отдал, а дочь… Я бы бухал, как лось!

— Виктор, послушай, дело в том, что…

— Это принципиально отличалось бы от того, что я делаю сейчас, милый мой Юри.

Я ткнулся носом в голую шею Юри. Толстовка, может, была и пиздец, но она открывала шею. Юри сладко пах гелем для душа и специями — мы сидели в ресторане не первый час.

— Сейчас придут Лео и Си, — Пхичит сиял, как новогодняя елка. Юри скорбно сдвинул брови и зачем-то подпирал меня руками. Ты мой хороший, бедный ты мой, тяжело со мной, а? Такая вот я падла.

— Си-си-си-и-иськи. Пусть приходят, кто ж против!

— Виктор, — в голосе Юри были слезы, — давай в отель пойдем.

— Не такой уж я и пьяный, дорогой мистер Кацуки, для подобных предложений! Дай мне еще двадцать минут, и веди, куда хочешь — хоть в отель, хоть в туалет, хоть в такси…

Я был счастлив без конца и края. Я бы дал ему и в отеле, и в туалете, и в такси.

Юри смотрел на подошедших Лео и Си — господи, кто дает людям такие имена и за какие грехи? — как на санитаров, которые вот-вот помогут ему управиться с буйным пациентом.

Я тоже посмотрел. Санитаров не приметил, весовая категория явно ниже моей, хотя американец, прелесть какая, вымахает похлеще говнюка Джей-Джея, а китаец, батюшки, совсем парень не растет, — мог вполне быть втайне каким-нибудь каратистом. Каратистам рост-то до лампады, да?