Некровиль

Леону всегда нужно было производить впечатление. Он пошел первым. Кармина Сун наблюдала, как он сделал выбор между Muerte и Suerte. «Смотри! – сказал он с улыбкой, преисполненный гордыни. – Ничего страшного!» И обернулся, чтобы посмотреть на нее, и тут его накрыло. Пять секунд – и только, но она сказала, что они показались вечностью. «Горение» было самым близким словом, какое она смогла подобрать, каждая клеточка его тела горела изнутри, плавилась, менялась, становясь чем-то настолько непристойным, что ей было невыносимо смотреть на это, но она знала, что увиденное навсегда впечаталось в мозг, как клеймо. Он умер. Она сбежала. Сегуридадос поймали ее у ворот Сан-Висенте и вызвали скорую. Команда психологов разложила ее воспоминания по полочкам, вплоть до материнской груди, но она все равно продолжала кричать.

Прошло пять лет со дня смерти Леона. Пять лет мне понадобилось, чтобы превратиться в аватара возмездия, ангела-мстителя. Пять лет, чтобы научиться, вооружиться, создать прикрытие, проникнуть в Культ Зоопарка, завоевывать доверие, проложить пути, ведущие к Сеу Гуакондо, и оказаться здесь и сейчас, чтобы уничтожить его. Вот правдивая история Эмилиано Саламанки. Назови меня сентиментальным, но я не хотел, чтобы при расставании у тебя остались дурные воспоминания обо мне. По крайней мере, теперь ты знаешь, чего я боюсь.

– Сеу Гуакондо?

– Того, что может помешать мне поступить как надо. – Он взял великолепный черный теслер. Оружие откликнулось на прикосновение, покрылось рябью, как гладкая кожа. Саламанка убрал его в кобуру рядом с сердцем и взглянул на наручную персоналку. – Черт. И все же они не уйдут без меня.

– Саламанка.

Он встал, запахнул куртку, готовый отправиться навстречу подвигу.

– Ты не сможешь сделать это ради Леона.

– Я знаю.

– Ты также не сможешь сделать это ради себя.

– Я знаю.

– Ты никогда не перестанешь чувствовать себя виноватым.

– Это я тоже знаю.

– Саламанка. – Он, очевидно, не имел четкого представления о правилах геройской игры, если был готов уйти, не дав ей возможности попрощаться или высказаться до конца. – Я иду с тобой.

4:00 – восход

2 ноября

Тридцать шесть часов, тридцать шесть минут.

С годами фикус-душитель заполонил комнату на пятом этаже: каждый сантиметр стен и потолка покрылся плотным ковром из листьев. Стебли и лозы выросли толстыми и крепкими: patron повесил на них оловянные и стеклянные спиртовые фонари. Выглядело так, словно упавшие звезды застряли в ветвях дерева. Бамбуковые жалюзи были подняты, чтобы выпустить немного ночного тепла из комнаты; назойливые корни давным-давно заклинили ставни в открытом положении. Когда Камагуэй приблизился, с заросших перил балкона вспорхнули яркие, как драгоценные камни, райские птицы.

– Зоологи привыкли верить, что райские птицы жили, любили и умирали, не касаясь земли, – сказала Нуит, глядя им вслед. – У мертвых образцов, которые им прислали, не было лапок. Почему-то никто не догадался, что трапперы на Борнео обычно отрезали лапки своей добыче.

Многоквартирный дом-cuadra напротив выглядел сложной геометрической фигурой из-за обилия пожарных лестниц и светящихся окон с жалюзи. В каждом по-разному играли тени. Кто-то привязал к своему сегменту пожарной лестницы пять разноцветных воздушных шаров.

Из листвы на них смотрели, и кто-то тихо, воровато шуршал. В комнате кроме ложа и тех, кто планировал им воспользоваться, были только ведерко со льдом, бутылка и два стакана, небрежно надетые на кованые столбики кровати.

Один из любимых урожаев Камагуэя.

Они выпили вина. Оно оказалось очень хорошим. Внутри что-то освободилось, как будто жестокие/добрые пальцы массажиста заставили живую плоть расслабиться, забыв про скованность и болезненные терзания.

Камагуэй прикоснулся к чувственной вселенной, и она ответила ему тем же. Он изумился своему физическому состоянию. Стертыми в кровь пальцами, при свете фонаря и первых лучей зари, он исследовал собственное тело.

Волдыри образовали овальные пятна на лопатках, пояснице, внутренней стороне локтей и бедер. Он касался нежно, осторожно, однако этого оказалось достаточно, чтобы пузыри лопнули и выпустили содержащиеся внутри шипы из черного тектопластика. Впервые Камагуэй заметил чешуйчатые наросты между пальцами ног и на тыльной стороне костяшек пальцев.

– Самое удивительное, что это безболезненно, – сказал он.

– Почему ты мне не сказал? – спросила Нуит.

Камагуэй почувствовал ее теплое прикосновение к своей спине. Ее тело шевельнулось, касаясь игл, и волны чувственного удовольствия обрушились на его лимбическую систему. Нервные окончания под иглами стали сверхчувствительными.

– Я боялся, – признался Камагуэй. – Я думал, тебе будет противно, и ты возненавидишь меня.

Он подошел к окну, чтобы посмотреть на улицу, город, небо, нарастающее сияние рассветного небесного знака. Генетизированные обезьяны размером не больше ладони копошились в зарослях лиан на фасаде отеля, поедая мотыльков. Затерянная в листве неоновая вывеска отбрасывала желтые отблески на его грудь и живот.