Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

Причем Гоголь не только придумывал свои собственные сюжеты, а потом мастерски расцвечивал деталями и виртуозно исполнял, но еще ситуативно обыгрывал старые, даже старинные сюжеты, делая их органичной частью русской жизни первой половины XIX столетия.

Вл. Соллогуб записал следующую устную новеллу Гоголя и вдобавок еще сообщил, что крайне ценно, как она была автором рассказана, какую реакцию у слушателей вызвала, – кстати, на эту-то реакцию, очень близкую к шоковой, Гоголь как раз и рассчитывал:

Тетушка сидела у себя с детьми в глубоком трауре, с плерезами, по случаю недавней кончины ее матери.

Входит Гоголь с постной физиономией. Как обыкновенно бывает в подобных случаях, разговор начался о бренности всего мирского…

Вдруг он начинает предлинную и преплачевную историю про какого-то малороссийского помещика, у которого умирал единственный, обожаемый сын.

Старик измучился, не отходил от больного ни днем ни ночью, по целым неделям, наконец утомился совершенно и пошел прилечь в соседнюю комнату, отдав приказание, чтоб его тотчас разбудили, как больному сделается хуже.

Не успел он заснуть, как человек бежит.

– Пожалуйте!

– Что, неужели хуже?

– Какой хуже: скончался совсем!

При этой развязке все лица слушавших со вниманием рассказ вытянулись, раздались вздохи, общий возглас и вопрос: «Ах, боже мой! Ну что же бедный отец?»

– Да что ж ему делать, – продолжал хладнокровно Гоголь, растопырил руки, пожал плечами, покачал головой, да и свистнул: – Фью, фью.

Громкий хохот детей заключил анекдот, а тетушка, с полным на то правом, рассердилась не на шутку, действительно в минуту общей печали весьма неуместную[70].

Эта устная гоголевская новелла, яркая и своеобычная, на самом деле представляет собой вариацию анекдота о Ходже Насреддине:

Пошел однажды Насреддин к себе в сад, лег там под грушей и заснул. Тут пришел приятель с известием, что мать Ходжи умерла. Сын Насреддина привел его в сад, растолкал отца и сказал:

– Вставай, отец, Мужкан Джехач принес весть, что твоя мать умерла.

– Ох, – сказал Насреддин, – как это ужасно! А еще ужаснее будет завтра, когда я проснусь.

С этими словами он повернулся на другой бок и продолжал спать[71].

Неожиданная как будто перекличка Гоголя с Ходжой Насреддином на наш взгляд в высшей степени симптоматична. И довольно многое проясняет в Гоголе как творце и рассказчике анекдотов.

Прежде всего она свидетельствует о том, что Гоголь знал международный сюжетный репертуар анекдотов, показывает, что Гоголь как рассказчик не только легко и самозабвенно творил, но еще и опирался на совершенно определенную культурную традицию.

Вообще виртуозное обыгрывание старого и даже древнего сюжета, обновление хорошо известного или подзабытого анекдота, с позиций романтической эстетики было классом высшего мастерства. Напомню одно давнее, но не потерявшее своей свежести наблюдение Н. Я. Берковского:

…Отсюда следует, что новеллист может выказать мастерство только своеобразием трактовки, что именно на авторской субъективности лежит ударение, когда оценивают обработку бродячего анекдота. Анекдот обыкновенно ничтожен, оторван от великих исторических интересов. Художник же умеет придать ему значительность. На этом основано все искусство Боккаччо или Сервантеса-новеллиста. В их новеллах самое главное – это не предшествующее состояние сюжета, но знаки, отметки, полученные сюжетом, когда он проходил через руки индивидуального мастера[72].

Так что, органично вводя анекдот о Ходже Насреддине в русский дворянский быт тридцатых голов девятнадцатого столетия, Гоголь проявлял себя как настоящий писатель-романтик, каковым он и являлся.

Прирожденный вкус Гоголя к анекдоту находил полное свое оправдание и подкрепление в романтической эстетике.

Конечно, старые анекдоты пересказывались, когда романтизма еще и в помине не было, но все-таки обновление сюжета старого анекдота как самое настоящее творчество было осознано и продекларировано именно в рамках романтической доктрины. Для Гоголя, при его обостренном внимании к романтической теории искусства, это было немаловажно.

Испанские анекдоты Гоголя

Гоголь любил рассказывать об Испании. Его ближайшая приятельница А. О. Смирнова-Россет вообще не верила, что он когда-либо посещал Испанию, и, соответственно, все испанские рассказы его принимала за чистую выдумку:

Один раз говорили мы о разных комфортах в путешествии, и он (Н. В. Гоголь. – Е.К.) сказал мне, что хуже всего на этот счет в Португалии, и советовал мне туда не ездить.

– Вы как это знаете, Николай Васильевич? – спросила я его.

– Да я там был, пробрался туда из Испании, где также прегадко в трактирах, – отвечал он преспокойно.

Я начала утверждать, что он не был в Испании, что это не может быть, потому что там все в смутах, дерутся на всех перекрестках, что те, которые оттуда приезжают, всегда много рассказывают, а он ровно никогда ничего не говорил.