Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

Потом Гоголь говорил о Малороссии, о характере малороссиянина, и так развеселился, что стал рассказывать анекдоты, один другого забавнее и остроумнее. К сожалению, все они такого рода, что не годятся для печати[90].

Репутация Гоголя как рассказчика бросает весьма любопытный отсвет на сделанное им замечание Жуковскому. Думается, что и сам Гоголь вполне брал в расчет эту свою репутацию, когда грозил Жуковскому пожаловаться на него супруге. Ситуация создавалась по-настоящему комическая.

Кстати, самого Гоголя за рассказывание неприличных анекдотов не изгоняли из комнаты и не лишали пирожных и шампанского. Все дело в том, что он поступал стратегически более тонко и обдуманно, чем Жуковский.

Если Василий Андреевич предлагал слушателям один и тот же набор историй и те заранее знали, чего от него можно ожидать, то Гоголь как никто другой умел всегда застать слушателей и слушательниц своих врасплох и делал это, естественно, преднамеренно. То был с его стороны глубоко и точно продуманный шаг.

Между прочим, такая стратегия рассказывания анекдотов является абсолютно точной иллюстрацией теории остроумия Зигмунда Фрейда. Вот как изложил самую суть этой теории американский лингвист Марвин Мински в работе «Остроумие и логика когнитивного бессознательного»:

Теория Фрейда объясняет, почему остроты обычно сжаты, компактны и имеют двойной смысл. Это нужно для того, чтобы обмануть по-детски простодушных цензоров, которые видят только поверхностный, совершенно невинный смысл шуток и не могут распознать скрытые в них запретные желания[91].

В общем, поведение Гоголя-рассказчика отнюдь не было спонтанным: в основе его лежало тонкое и точное понимание законов и специфики жанра анекдота, понимание того, как он должен функционировать.

Да, о любви Гоголя к сальностям в обществе было известно, однако он был чрезвычайно изобретателен и свою страсть к рассказыванию неприличных историй всегда проявлял предельно неожиданно, настолько повергая окружающих в состояние шока, что тут частенько было просто не до осуждений.

Иначе говоря, стратегия, выработанная Гоголем, действовала безошибочно благодаря его умению напасть вовремя из засады. По этой причине Николаю Васильевичу прощалось то, что другим никак не могло проститься. Данное обстоятельство, как мне кажется, очень хорошо иллюстрирует мемуарная зарисовка Вл. Соллогуба о том, как в обществе реагировали на неприличные истории, которые пробовал рассказывать В. Ф. Одоевский, и на устные новеллы Гоголя – очень любопытный сопоставительный анализ:

Он (В. Ф. Одоевский. – Е.К.) отличался еще тою особенностью, что самым невинным образом и совершенно чистосердечно и без всякой задней мысли рассказывал дамам самые неприличные вещи; в этом он совершенно не походил на Гоголя, который имел дар рассказывать самые соленые анекдоты, не вызывая гнева со стороны своих слушательниц, тогда как бедного Одоевского прерывали с негодованием. Между тем Гоголь всегда грешил преднамеренно…[92]

Зачастую Гоголя просто не успевали прервать, ибо неприличность рассказываемого, в силу специально предпринимаемых автором композиционных усилий, как правило, осознавалась слушателями и слушательницами в самый последний момент, буквально на исходе устной новеллы.

Приступая же к анекдоту, Гоголь в большинстве случаев делал крайне постную физиономию и придавал своему повествованию совершенно благонамеренную тональность. Это очень хорошо показано в «Воспоминаниях» Вл. Соллогуба, который довольно подробно, с привлечением массы интереснейших деталей, воссоздал, как Гоголь в семействе Виельгорских рассказал анекдот о публичном доме. Рассказал именно дамам Виельгорским. Это важно.

Луизу Карловну Виельгорскую, урожденную принцессу Бирон, сам император Николай Павлович считал излишне педантичной[93]. Более того, она была дамой в высшей степени строгой, высокомерной и даже чванной, к тому же маниакально помешанной на воспитании своих дочерей. В общем, в ее присутствии не могло быть даже малейшего несоблюдения приличий. Вл. Соллогуб, бывший членом семейства и прекрасно знавший ее, писал: «Теща моя была до болезни строптива насчет нравственности»[94].

И вот именно в присутствии самой Л. К. Виельгорской и ее дочерей Гоголь как раз и рассказал анекдот о публичном доме. Это была настоящая провокация, неслыханно дерзкая провокация, и она была блистательно осуществлена.

Тут еще следует помнить, что Гоголь ведь был своего рода духовным наставником дам Виельгорских. И анекдот (это настоящая устная новелла, подробно и широко развернутая) был рассказан в ходе беседы, густо насыщенной религиозно-мистическим колоритом, и Гоголь начал свое повествование строго в унисон с моралистическим пафосом беседы, так что строгая и церемонная Луиза Карловна никакого подвоха не чувствовала.

Крайне любопытно и то, что все это происходило уже в поздний (мистический) период (уже после 1847 года) гоголевского пути, когда Николай Васильевич поселился уже у одержимого верой А. П. Толстого. Считается, что Гоголю тогда было уже не до шуток, ан нет…