Читаем Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей полностью

Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

– Вели же открыть сундук.

– Не нужно, она у меня за пазухой.

Удивился князь, шуба полетела как пух, и поймать ее нельзя было[108].

В принципе история о «цициановской шубе» – то же, что и сделанное Чертокуцким описание коляски с его лейтмотивом «легкая как перышко».

Затем следует вторая микроновелла о чудо-коляске. Фактически это целый блок сюжетов, представляющих собой детальное описание чудо-коляски и ее немыслимых преимуществ. Венчает же эту цепочку текстов рассказ о том, что в карман коляски можно и быка поместить (опять-таки тут имеет смысл вспомнить «цициановскую шубу»):

– А уж укладиста как! То есть я, Ваше превосходительство, и не видывал еще такой. Когда я служил, то у меня в ящики помещалось 10 бутылок рому и 20 фунтов табаку; кроме того, со мною еще было около шести мундиров, белье и два чубука, Ваше превосходительство, такие длинные, как, с позволения сказать, солитер, а в карманы можно целого быка поместить[109].

Третья микроновелла сама по себе ничего пикантного как будто не представляет, но она чрезвычайно важна, и в контексте предыдущих воспринимается как подлинная пуанта анекдота.

Чертокуцкий подробнейшим образом говорит о том, как и при каких именно обстоятельствах (игра в карты) он приобрел свою необыкновенную коляску. Этот момент чрезвычайно показателен, ведь настоящий анекдот-небылица завершается пуантирующим псевдообъяснением. Так, в финале анекдота о цициановской шубе рассказывается, каким образом одним мастером, унесшим свой секрет в могилу, медвежья шуба из очень тяжелой превратилась в легкую как пух.

Согласно канону лживую историю надобно было закончить сообщением, доказывающим полную ее достоверность, что как раз и придавало тексту совершенно особую остроту.

Итак, повесть «Коляска» связана не вообще с анекдотом, а именно с анекдотом-небылицей. Поэтому повесть эту без поэтики лживых историй просто не объяснить.

И совсем не исключено, что устное творчество Д. Е. Цицианова могло для Гоголя в пору работы над «Коляской» выступить в роли своего рода посредника, законодателя лживых историй.

Стреляющая шинель

В первоначальную редакцию эпилога гоголевской «Шинели» был включен рассказ, который, если рассматривать его обособленно, забыв о проблематике повести и о ее трагически-сентиментальном колорите, вполне может быть соотнесен с традицией мюнхгаузениад:

Все время больной Акакий Акакиевич впадал в поминутный бред: то видел Петровича и заказывал ему сделать шинель с пистолетами, чтобы она могла отстреливать, если еще нападут мошенники, потому что в его комнате везде сидят воры[110].

В окончательном тексте эпилога стреляющей шинели уже нет, но зато взамен появляется вполне эквивалентная история, опять-таки выдержанная в духе анекдота-небылицы, о шинели-капкане:

Явления, одно другого страннее, представлялись ему беспрестанно: то видел он Петровича и заказывал ему сделать шинель с какими-то западнями для воров, которые чудились ему беспрестанно под кроватью[111].

И рассказ о стреляющей шинели, и рассказ о шинели-капкане представляют собой довольно интересный случай, когда берется типичная лживая история и нагружается совсем иной функцией.

Обычно анекдот-небылица гротескно сгущает реальность, а тут он оказывается непосредственной частью реальности. Анекдот-небылица получает свой статус реальности, вводясь в поток бредового сознания.

Как мы видим, возможности анекдота-небылицы Гоголь использовал очень по-разному не только в собственных устных новеллах и не только в сценах, где его герои активно и самозабвенно лгут, но еще и там, где никакой лжи нет и в помине.

Тяготение к особому типу анекдота, безошибочное понимание его внутренних специфических свойств – все это и определило громадный удельный вес лживой истории в творчестве Гоголя.

Писатель не только сам мастерски рассказывал анекдоты-небылицы, не только был обостренно внимателен к ним в быту, – он еще и осознавал анекдот-небылицу как литературный жанр, как высокое искусство. Он знал и тонко чувствовал генезис этого жанра, его поэтику, его особый тематический репертуар.

Пропитывая бред Башмачкина анекдотами-небылицами, вводя в текст повести истории о стреляющей шинели и шинели-капкане, Гоголь работал в рамках определенной жанровой традиции.

Башмачкин никого ведь не обманывал. Он и в самом деле мечтал о стреляющей шинели, которая сама себя сможет защитить и спасти; потому и мечтал, что знал: сам он отстоять свою шинель не способен, – значит, она должна отстоять сама себя. Так не бывает, но так должно быть, раз он слаб и беспомощен. Таким образом, бред Башмачкина через анекдот-небылицу внутренне мотивируется и получает свое психологическое оправдание.

Модель анекдота-небылицы оказывается успешно и эффективно работающей в самых разных контекстах и ситуациях. Для Гоголя такая модель стала поистине универсальной.