Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

Так что Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», конечно же, сказочник, тогда как в устном своем творчестве он ВСЕГДА и неизменно анекдотист, уже с самого начала петербургского периода своей жизни. Вот, например, один из петербургских его анекдотов:

Гоголь рассказывал, что он раз шел с Войцехом, малороссийским помещиком, по деревне. Вдруг слышат они плач и вопли в одной избе.

Они входят туда и видят мертвого младенца на столе. Хохол, отец ребенка, отчаянно рыдал.

На расспросы и утешения Гоголя он отвечал только:

«О, пане, пане, да який же он был писарь, о писарь мой, бойкий писарь».

Наконец Гоголь спросил хохла: «Да какой же он был писарь, когда ему было всего три года?»

«Да як же не писарь, – отвечал хохол, заливаясь слезами, – насерит бывало, да пальцами по полу так и распишет»[129].

Прощание со сказочной стихией хронологически уже предчувствуется в последней повести «Вечеров» – в «Иване Федоровиче Шпоньке и его тетушке». Но самый переход от сказки к анекдоту намечается уже во второй книге прозы – в «Миргороде», – и продолжается в «Петербургских повестях», едва ли уже не целиком основанных на анекдотическом субстрате.

То, что непосредственный переход к анекдоту в прозе Гоголя имеет место именно в книге «Миргород», – это очень символично и показательно, ведь «Миргород», как явствует уже из самого заглавия, в отличие от «Вечеров», представляет собой городской цикл.

Напомню, что сказка – жанр преимущественно деревенский, а анекдот – жанр, как правило, городской.

Сказка возникла и в первую очередь функционировала в крестьянской среде. М. К. Азадовский в свое время совершенно точно отметил:

Сказка в том виде, как мы ее знаем, – есть уже порождение крестьянского быта и крестьянской психологии[130].

Это положение находит широкое подтверждение в темах, образах, социальной направленности сказки и, конечно же, в форме, в принципах организации сказочного текста.

Многоступенчатое построение сказки, замедленность, заторможенность ее действия, традиционные сказочные формулы, во многом клишированные зачин и финал, как неоднократно отмечалось исследователями, восходят к магическим земледельческим обрядам. Сказка не носит, конечно, ритуального характера, но следы этой ритуальности, пусть и потерявшей свой практический, культовый характер, в ней налицо. Так, Е. М. Мелетинский видел даже в самой структуре сказки пародийный отзвук «шаманизма, обрядов и церемоний»[131].

Вообще психологически сказка очень точно вписывается в атмосферу и ритм деревенских посиделок в долгие зимние сельские вечера. Само многоступенчатое построение сказки уже обнаруживает основную ее функцию: заполнять время между работами или в дороге. Напомню еще одно наблюдение М. К. Азадовского:

Сказку рассказывали в семье, на постоялых дворах, на работах…[132]

Точно так же и сквозь структуру анекдота, сквозь его сжатое построение, крайнюю скупость деталей, через его динамичный ритм явственно просвечивает его социальная природа. Основная сфера распространения анекдота – это та среда, в которой он прежде всего создавался и функционировал, она-то и наложила на него неизгладимый отпечаток.

Анекдот – жанр городского фольклора; отсюда его предельно компактная форма, определяемая ускоренным темпом городской жизни, прямым следствием чего является отбрасывание деталей, повторяющихся действий, второстепенных эпизодов, побочных характеристик и мгновенное выделение сюжетного нерва происшествия.

Из сказки, причем сказки бытовой, новеллистической – горожанин взял то, что соответствовало кругу его интересов и ритму жизни: ему нужны были «живые» и краткие тексты.

Иными словами, из сказки был вычленен лишь один короткий эпизод – забавный, занимательный, остроумный, пикантный, невероятный, но вместе с тем как бы реальный. И этот эпизод в новой социально-эстетической функции вырос в особую и вполне самостоятельную форму – жанр, обладающий своей собственной поэтикой и своим репертуаром сюжетов.

Возвращаемся теперь к Гоголю.

«Вечерам на хуторе близ Диканьки» идеально соответствовала сказка как генеральная жанровая тенденция, которая подчинила себе все остальные жанры, в том числе и анекдот.

Как только цикл повестей из сельского стал городским (провинциально-городским, но все же городским), центральная жанровая тенденция гоголевской прозы начала кардинально меняться. Но это было только началом поворота.

В «Петербургских повестях» анекдот уже взял на себя роль своего рода жанровой доминанты. Оказалось, что именно он эмоционально, структурно, темпом своим соответствует столичному быту.

Мир гоголевского Петербурга выстроен на густом, необыкновенно концентрированном анекдотическом субстрате. Теперь периферией стала сказка. Более того, она явно начала анекдотизироваться. А завершение эта тенденция получила в комедии «Ревизор» и в поэме «Мертвые души», которые самым непосредственным образом выросли из анекдотов и оказались даже большими развернутыми анекдотами.