Немецкий дух в опасности

…я вовсе не равнодушен к истинной духовности, а бороться призываю лишь с трухлявыми формами… жизнь без экзистенциальной трансцендентности я считаю самым (какой только можно помыслить!) серьезным недостатком человеческого бытия в целом. Но кто захочет сегодня явить свою экзистенциальную трансцендентность, тому нужно сначала обратиться к серьезному самоанализу, ведь речь идет о последних пределах всего человеческого332.

В «Социологии или революции?» Курциус об этой статье умалчивает. Возьмемся тем не менее утверждать, что именно эта работа Мангейма заставила нашего автора отчасти пересмотреть свое отношение к социологии и выступать отныне только против «социологизма» как своего рода искажения, перегиба. Курциус, очевидно, достаточно серьезно отнесся к ответу Мангейма: это видно по самой обновленной структуре главы – последовательно убраны, дополнены или переписаны именно те фрагменты, на которые Мангейм делает упор в своем ответе. Курциус убирает всякое упоминание о французской социологии (очевидно, доводы Мангейма о том, что она несопоставима с немецкой, его убедили); решительно снимает даже намеки на «психотерапевтическое» толкование социологии (опять же, Мангейм прямо указывает на более глубокие корни своего учения и отказывается принимать упреки в антитрадиционализме); Курциус не мог не заметить, насколько, в действительности, учение Мангейма о реляционизме близко его собственному: не только на уровне одного термина, но и по сути; наконец, в словах Мангейма о духовном кризисе и попытках его преодолеть через социологию знаний Курциус мог усмотреть новый подход к тем интеллектуальным задачам, которые он, как и Мангейм, считал неотъемлемыми. Отсюда слова: «я сблизился с социологией». Точно так же и параллельный фрагмент о сближении Мангейма с философией прекрасно объясняется через тезисы Мангейма из статьи «Zur Problematik der Soziologie in Deutschland»: Мангейм многократно, с разных сторон подходит к этой теме, неизменно подчеркивая – его социологическое учение никоим образом не противостоит философскому методу и даже его приветствует.

Как представляется, именно эту статью Курциус и имел в виду; но почему же он в таком случае дает неясную ссылку на «Социологический справочник» 1930 года? Точного ответа, разумеется, нет, но предположение напрашивается: сославшись на полемическую статью Мангейма, Курциус вынужден был бы так или иначе ее рассмотреть или хотя бы охарактеризовать – это, однако, слишком приблизило бы четвертую главу к жанру двухстороннего публицистического спора и в целом противоречило бы замыслу «Немецкого духа в опасности». Основное ядро «Социологии – и ее границ» в главе, как бы то ни было, сохраняется, но теперь Курциус обращает свои возражения к гораздо более широкому кругу проблем: лично Мангейма это почти не касается, а критика его книги обобщается до критики целых социальных явлений в новой Германии, к которым, естественно, Мангейм как ученый напрямую причастен не был и быть не мог.

Переустройство материала выполнено очень наглядным образом: имя Мангейма и его книга вообще упоминаются только во второй половине главы, в то время как вся первая, новая часть посвящена явлению общественной политизации как таковой. Примечательно, как эту главу воспринял Т. С. Элиот: свою рецензию на «Немецкий дух в опасности» он практически целиком посвящает этой главе – она, как он мимоходом замечает, касается взглядов «одного современного социолога по имени Мангейм»333, но самого Элиота интересует совершенно другое; меня, говорит он, поразил один фрагмент, – и далее, отталкиваясь от слов Курциуса о том, как некоторые увязывают «перемену со всем драгоценным, а неизменность – со всем негодным», Элиот дает подробнейшее рассуждение о ценности неизменного и о метафизике изменений334. Этот пример иллюстрирует, насколько далеко «Социология или революция?» выходит за пределы «Идеологии и утопии»: центральные положения курциусовского текста можно вообще рассматривать безо всякой привязки к Мангейму.