Немецкий дух в опасности

Те педагоги, которым доверено содержание гуманитарных гимназий, совершенно точно не смогут сдержать перемен. Больше того: кто любит Античность по-настоящему, тот без преувеличения спит и видит, чтобы гуманитарная гимназия, – в типичном ее современном виде, – окончательно сошла в могилу: и чем скорее, тем лучше. Гимназия сделала все, чтобы исказить Античность, чтобы ее осквернить. Отнимая у греческой культуры чувственность, гимназия заодно лишила ее жизни, жизни и души. Гимназия потеряла память и, что еще страшней, потеряла смелость показывать античную традицию такой, какая она есть, – а ведь в подлинном своем виде Античность могла бы по-настоящему одухотворять восприимчивые умы лучших шестнадцати- или восемнадцатилетних гимназистов: это культура, исполненная трагическим трепетом, орфическим вдохновением, дерзкой и свободной красотой обожествленного тела.

После гимназии мало кто помнит хоть что-нибудь за пределами военно-технических и метрических терминов, да и это нагромождается беспорядочным ворохом; в лучшем случае остается смутное представление о том, что греки и римляне что-то там рассуждали по части житейской мудрости с ее заезженными банальностями. Сторонникам гуманистического образования, если они хотят быть услышанными, нужен огонь в глазах, нужно крепкое понимание главного и наносного, а вот перед грамматическими параграфами можно и не благоговеть всем своим существом.

Исчезновение гуманитарных гимназий скорей поможет делу гуманизма, чем навредит. Знание древних языков и так уже неслыханно упало: мало что изменится, если их вообще перестанут преподавать. Среди самых преданных адептов эллинизма в современной Германии немало таких, для которых язык Платона – terra incognita.

Если латынь и греческий не будут изучать в школах, то немногие те, кто искренне тянется к солнцу Гомера, сами пробьют себе путь к языкам. Тогда, возможно, в каких-то пределах воскреснет и гуманистическое образование, теперь свободное от бюрократической педагогики: единственное, что будет связывать учителей и учеников, – это любовь к своему делу. Вот подлинные studia humaniora, с иными задачами, недоступными нынешним учреждениям.

Если латынь и греческий сделаются столь же неясными для широких масс, как древнееврейский или санскрит, то, возможно, само это обстоятельство подстегнет интерес к классическим языкам. Сложится новая культурно-образовательная аристократия гуманистического толка, и все самое благородное более попираться не будет. Пусть даже антигуманистические тенденции той эпохи объединятся с техническим подходом, с естественно-научным – исключительно поверхностным, – объединятся и снова пойдут в атаку: в Германии будут хотя бы отдельные люди, которые скажут себе – «qui sapit, in tacito gaudeat ille sinu» [разумный пусть радуется в тишине своего сердца].