Немецкий дух в опасности

Угасающий свет Эллады

Бруно Снелль, нынешний ректор Гамбургского университета, в своей недавно опубликованной речи затронул вопросы «Теории и практики в западноевропейской мысли»; работа остроумная и, как теперь полагается, «актуальная». От сегодняшних проблем автор перебрасывает мосты в Античность: столкновение теории с практикой осмысляли еще 2500 лет назад. Под редакцией Снелля выходит к тому же книжная серия под общим названием «Античность и Западная Европа». В течение полувека классическая филология всеми силами старается показать, какой «современной» была Античность. Делается это на разных уровнях и в разных тональностях. Чего только не пришлось наслушаться об античном «спорте», античной технике и т. п.! Из «Античного словаря», допустим, – весьма популярное издание за авторством Ганса Ламера – можно почерпнуть, что в Античности бытовали аборты с вымыванием плода, что в те времена известны были такие явления, как антисемитизм, артиллерия, безналичный расчет, пломбирование зубов, подъемники, спальные повозки, чертежные готовальни (только разве что порох изобрели не греки, а китайцы).

Сомневаюсь, чтобы все это хоть у кого-нибудь пробудило интерес к гуманизму. Может быть, лучше искать античные корни западноевропейской интеллектуальной культуры? Признаться, особого гуманизма так тоже не пробудить. Ровно двадцать лет назад вышла моя небольшая книжка под заголовком «Немецкий дух в опасности», обращенная против тогда уже восстававшего нацистского варварства. Она завершалась исповеданием гуманизма. А писалась она с потрясением, с возмущением и с тоской. Мне так хотелось опять призвать, заклясть любимые идеалы. Беда уже подступала: то было начало 1932 года. Я физически ощущал, как этот ужас держит меня за горло. Природа вещей, конечно же, такова, что манифесты, подобные моему, эффекта иметь не могут, на это не стоило и надеяться. Но работа над текстом сама по себе не бессмысленна. В борьбе за безнадежное дело есть, пожалуй, некоторое достоинство. Бывают моменты, когда ты просто обязан выступить за свидетеля: как «если мир исполнен бесов»364. Позорное предательство, самоотречение немецких университетов365 весной 1933 года открыло мне глаза: те позиции, на которых я пытался стоять, сданы всецело.

Если сегодня меня попросят снова хоть как-то высказаться на тему гуманизма, я просто откажусь. От Эллады и Рима за эти два десятка лет мы стали отходить в темпе еще более стремительном, чем прежде. Ницше остался последним немецким мыслителем, а Георге – последним немецким поэтом, искавшим в Греции человеческое совершенство. Готфрид Бенн в своей речи «Ницше – через пятьдесят лет» (1950) говорит так: «Он прославлял все греческое, чего нам уже не понять… такой экзистенциальной связи с Грецией в нас уже не обретается». А Ортега провозглашает: «Греческая статуя мне представляется совершенной, но само греческое совершенство меня уже не удовлетворяет. Подобное происходит не только со мной, а со всеми, хоть мало кто это осознает»366.