Немецкий дух в опасности

Науман берет на себя достаточно глобальную задачу: обосновать новое представление о «народности» и выявить сущностные отличия немецкой нации от всех остальных (хотя бы, как он говорит, «зачерпнуть пару ведер из этого безбрежного моря»376). Первый шаг на этом пути: апофатический – Науман последовательно рассматривает и отвергает различные категории человеческого бытия, которые нельзя принимать за существо «народности». Отпадают, по Науману, такие категории, как раса и государственность, пространство и время, язык, право и обычай, мировоззрение, религия и наука. Для Volskstum все это – «одежды или инкарнации», но не подлинная суть377. Культура – это и вовсе понятие, в основном чуждое для «народности», поскольку она передается от «великих господствующих народов» и замещает собой народную самобытность378. Настоящая основа этой самобытности заключается в «примитивах», всеобщих и неизменных (Науман специально оговаривает, что под примитивным понимает здесь простейшие и первобытные начала, без какой бы то ни было отрицательной окраски379). «Трагедия немецкой истории» заключается в том, что с древнейших времен (от Цезаря и Тацита) она замутнена чужеродными элементами культуры и классики; немецкая картина «народной гармонии между героическими и примитивными элементами» испорчена тем, что Науман называет германским началом, то есть римским взглядом на все «немецкое»380. Столкновение германского и немецкого: вот фундаментальная основа всех противоречий внутри нации; романизированная культура всего «германского» – это не более чем стилизация и попытка искусственно пересадить антично-гуманистические воззрения на непригодную для этого почву немецкой народности. Науман выявляет ряд компонентов и центральных понятий из христианской и греко-римской традиций, которые «отравляли» немецкую жизнь на протяжении тысячелетий и превратили немецкую историю в «вечную Германию»; представления о героизме, о супружестве, о задачах мужчины и женщины, о войне, о мифологии, о государственном устройстве: все эти основополагающие жизненные концепции решительно искажены романским влиянием и от века даны немцам не в том виде, какой сообразен их собственной национальной духовности381. Единственный способ добраться до подлинно немецкого содержания – сопоставление сходных образцов и выявление таких вариаций, которые нехарактерны для классической традиции; в качестве примера Науман приводит легенду о Норнагесте, имеющую явную параллель в античном мифе о Мелеагре, но видоизмененную на «немецкий» лад: Мелеагр остается «жертвой и игрушкой слепого фатума» (пассивная классицистская идея, противопоставляющая героя его року), а Норнагест становится хозяином своей судьбы и держит ее, физически воплощенную в виде свечи, в своих руках («немецкая» идея о единстве героического и судьбоносного). Все это Науман называет «священной трансформацией» и призывает немецких ученых обращать внимание: инородные элементы не только заимствовались, но и преображались в ходе немецкой истории; среди «германского» можно выделить частицы «немецкого»382.

Специальный раздел Науман посвящает общественным сословиям; касается он и темы рыцарства. Напомним, что Курциус, в конце первой главы «Немецкого духа», ссылается на работу Наумана о рыцарском сословии начала XIII столетия. Курциус надеется, что в современной Германии получится «увязать внутреннее содержание национальной идеи с идеей гуманистической», как, по Науману, это было уже однажды сделано383; Курциус приводит такую цитату и выражает надежду, что нечто подобное произойдет с новой Германией:

Античное начало, германское и христианское, породили, совместным усилием, идею куртуазности: началась эпоха специфической придворной культуры. Впервые, кажется, из германского плюс христианского плюс классицистского – в нераздельном союзе – родилось нечто подлинно немецкое, отразившееся, как известно, на всех последующих столетиях.