Немного времени для синицы (СИ)

Я мог бы сказать, что он был потрясающим, но на самом деле он был обычным инженерищкой, работал в Космопорте. Думаю, они очень любили друг друга с матерью. Мариус Виленски и Доротея Сеймур. Я как бы был назван в честь отца, Дерек — в честь мамы.

Помню, отец играл с нами в баскетбол. Мама рисовала классики и прыгала на одной ноге. Ой, это было намного раньше. Всё перепуталось. Игры, качели, подвалы, крыши, тренировки с Айви. Айви уже тогда была мастером спорта, открыла секцию по смешанным единоборствам, совершенно смешанным, хотя и отдавала предпочтения тай-цзи и айкидо. Наверное, это могло многое о ней сказать и тогда. Она учила нас всему, любому бою, быть готовыми к любому бою. Родители учили жить, быть готовыми к любой жизни. Дерек учился быстро, схватывал всё на лету, он вышел в мир и взял его силой. Я же выходил на свет на ощупь, осторожно. Боялся поранить чертов мир, что ли. Почему я был таким мягкотелым?

Я умел драться не хуже Дерека и Пата, но каждый удар оппоненту был и для меня болезненным.

Айви говорила: чувствуй противника. Я настолько сильно чувствовал, что меня каждый раз тянуло блевать.

Чужие эмоции, чужая боль спелёнывают меня, бьют в самую сердцевину, под дых, в солнечное сплетение, и лучи этого самого солнышка разрывают мою грудную клетку, ломая ребра, открывая их как крылья. Вот оно мое сердце, бог, что ты с ним будешь делать теперь. Почернело с краев, говоришь. Ну так вышло, извини. Это запекшаяся кровь. Не протухло, еще свежее.

Бери.

Можешь жрать.

Что же ты отворачиваешься? Не нравится?

Я опустился в воду с головой, открыл глаза. Сразу стало жечь. Это могли бы быть слезы, но я не плакал даже после аварии. Ни разу после. Во мне нет слез. Остался лишь безумный смех, иногда прорывающийся. Остались — смех, странные истерики до обморока, мигрени и нога-недотепа.

Пат сказал, что Дерек покончил с собой. Сам прыгнул в канал с ядовитой жижей, куда сливались все отходы с заводов и из Космопорта. Знатное такое местечко, прыгнешь — и труп даже вряд ли найдут. Мы труп Дерека нашли. Кроме татуировки на шее, у него еще татуировка на указательном пальце левой руки была: два колечка-обода. По ней и узнали. Всё остальное уже было неузнаваемо.

Сам это сделал. Покончил с собой. Вот только: нахера. Простите мне мои выражения, но иначе я сказать не могу. Мой брат не мог покончить с собой. Просто не мог. Не такой он человек. Он брал жизнь и подминал ее под себя. Жизнь не могла смять его — да так, до прорвавших мышцы и кожу костей, свернутых в отвратительный комок. Он не мог просто взять и сдохнуть — так.

Данный способ самоубийства слишком отдавал отчаянием. Дерек не был специалистом по отчаянию. Таковым скорее являлся я.

Насколько же нужно себя ненавидеть, чтобы решиться на такую боль?

Он никогда не хотел смерти. Да, он дрался как загнанный зверь, но он всегда мог затормозить, остановиться. Он не был самоубийцей по определению.

Если человек хочет смерти, то он всегда ее получит. Как подарок, как сладкий пирожок. Дерек не хотел смерти, но он умер.

И что мне теперь с этим делать, а, брат. Черви от твоего трупа изрыли мой мозг. Теперь он похож на сыр из старых книжек. Был какой-то сыр, в котором специально разводили червей. Деликатес: кусочек сыра на язык и сверху червячка положить. Медленно прожевать, разведывая вкус до последнего мгновения.

Знаешь, бог, ты всё еще не доел мой мозг. И я мучаюсь.

Существует такой прием — «ненадежный рассказчик». Не бойтесь, я вполне надежен для вас, но ненадежен для себя. Кто знает, что случится завтра: вдруг проснусь и уже не смогу узнать реальность. Вдруг червей станет еще больше, и я не буду собой. Не доверять себе, в собственной ментальной стойкости — самое страшное, что может случиться с человеком.

Что-то меня тянет в чертоги. Моя библиотека почти разрушилась, но еще стоит. Наверх я не поднимаюсь, ибо могу и сверзиться вниз — лестницы сгнили. Но внизу еще осталось много книг, журналов, газет, плакатов, видеофильмов. Иногда включаю первое попавшееся видео, пленка старая и зернистая, частью затемненная.

Вода остыла, и я начинаю мерзнуть, но на одно видео времени как раз осталось.

Так, что у нас сегодня?

Родители Пата. Райан и Полина Мэдсены. Та еще семейка у них была. Пат сказал, что они пили. Он был прав. Когда его отец еще работал на заводе, и утром шел на работу по дороге, вокруг была канава и чахлые кусты чертополоха и крапивы. Идет он на работу, помятый, хорошенько помятый. Пил, но исправно на работу ходил. Идет он, значит, такой на работу. Утро нежное как крылышко бабочки. Вокруг канавы идет. Вдруг кусты шевелятся. Райан Мэдсен в страхе отшатывается. А это всего лишь похмельная Полина выползла его проводить. На ней какие-то остатки одежды, на голове — колтуны, глаз подбит. Но мужа проводить — надо. Это святое. Каждое утро так провожала.

Еще она имела обыкновение топиться. Нет, не в канаве. У нас здесь есть озеро, сейчас, правда, уже почти заросло тиной и поменяло статус на «болото».