Немного зло и горько о любви

Вот его основная мысль, наверное: «Надо работать для себя, для родителей, для ребенка».

Из-за чего приходится забывать о себе, о родителях, о том же ребенке, потому что невозможно разделить себя так, чтобы хватало на все.

«Невозможно работать меньше, – вероятно, считает он, – потому что тогда затянет пылью и паутиной, никто и не вспомнит, что был ты такой».

И он держится в этом изматывающем режиме, пока хватает сил, и держится, когда сил не хватает, и когда их нет совсем.

Держится, потому что успех сводится к его терпению, умению, соображению и времени.

О, конечно же, его приводят в раздраженное недоумение люди неуспешные, мало зарабатывающие, жалующиеся на жизнь.

Наверное, он думает так: «Работай они, как я, имели бы все то же».

Ну конечно, приводят в раздражение! Кто им мешает пахать и зарабатывать? Но она-то какова – все разложила по полочкам. И… она хорошо обо мне думает. Я использовал ее – использовал человека, хуже, больную женщину, а она – пишет обо мне так, словно я – герой какой-то…

Мне кажется, такие вот трудяги двигают ни больше ни меньше чем прогресс – прогресс в небольшом пространстве вокруг себя.

И если бы каждый делал то же, то мир менялся бы к лучшему. Наверное…

Интересно, его близкие понимают, какой ценой дается преуспевание?

Ни фига они не понимают. Маша, может, и понимает, потому что сама ту же упряжь тянет, а родственнички – те только косятся и вздыхают завистливо. Лика одна нормальная, да и то…

Точно можно сказать, что они видят лишь то, что приносит преуспевание: умножение возможностей, смену уровней свободы.

Я пишу, и мне почему-то ощущается, как у таких трудоголиков, как он, не могут расслабиться нервы в первую неделю отпуска, каким бы фешенебельным ни был отель…

Ни сочные краски чистенькой богатой страны, ни вышколенность обслуги, ни новое вино, ни роскошная еда не снимают напряжение.

Оно не отпускает мозг, жесткие ритмы рынка несутся вдогонку, стучатся в сознание еще несколько дней.

Только потом нисходит блаженное расслабление, но дня через три приходит понимание: скоро на работу, возвращение неизбежно, и эта мысль, как смог, висит надо всем, ее дыхание повсюду…

А ведь права! И тут права! И откуда ты только знаешь…

Как он шел к своему успеху?

Если попробовать представить, то, наверное, так: истово стремился, работал, рвался, словно был в плену и добывал себе свободу. Словно на охоте, выжидал в тишине, прокручивая в уме комбинации и варианты. Давал уйти хорошему зверю, чтобы дождаться лучшего и тут уж сделать все возможное.

Такая игра увлекательна и изнурительна одновременно.

Это риск, всегда риск. Сбой может произойти в любом звене цепи, и, конечно, происходит иногда, как без этого…

Конечно, риск, и серьезный. Все ты правильно понимаешь, Лера.

И вот он уже несколько лет живет и действует в этой системе, уже адреналин не сильно тревожит его радостью и лихорадкой.

Уже он знает, что выход есть из любой ситуации, что некоторые ситуации рассасываются сами собой, из-за непредсказуемой текучести жизни.

Он становится спокойнее и отстраненнее, медленно, но все же становится.

Уже купил машину, которую хотел. Именно хотел, потому что к моменту покупки вдруг понимает, что не испытывает восторга от исполнения мечты. Все как-то буднично – пришел покупать и купил, и все.

Он уже знает, что, достигая желаемого, человек отстраняется от достигнутого, а может, выталкивается этим достигнутым на новый уровень, неважно.

Понимает, что нет внешней компенсации истраченным внутренним силам души и ума – в разных измерениях лежат эти вещи, их не свести, не пересечь, как параллельные прямые.

Ну, тут я не знаю… внешняя компенсация есть, и мне она нужна, это мои знаки, мои знамена, если на то пошло.

И вот, каждый день он понемногу преобразовывает реальность, прочерчивая новые связи между людьми и структурами, и ему хочется, чтобы его «домашняя Вселенная» находилась в совершенном порядке, ибо вот именно эта бытовая незыблемость действует умиротворяюще на его нервы…

ВЛАД

Ну вот, оборвалось. Не дописала еще. Но допишет же, раз открыла документ.

За день до больницы я заглянул к ней в комнату:

– Погуляешь на балконе?

– А ты со мной посидишь?

– А ты со мной выпьешь?

– Арманьяк? – улыбнулась, хорошо так, озорно.

– Ну, пусть будет арманьяк, если хочешь, но я хотел предложить вино – сладкое, десертное, похожее на ликер. Кипрская «Командария».

– Буду вино! – с радостной готовностью тряхнула головой.

– Расскажи мне что-нибудь о себе, – попросил ее, когда уже усадил в ротанговое кресло, укутав двумя пледами, – «гулять» означало именно это.

– Вкусное вино, – глотнула, оценила.

– Когда улетаешь с Кипра, то можно увезти с собой лишь две бутылки «Командарии», не больше. Национальное достояние. Расскажи что-нибудь о себе, – я повторил.

– Я могу быть ужасной болтушкой, знаешь? Останови меня, когда надоест, ага?

– Ага.

– Я вот вспомнила вдруг, как часто лежала в больнице, и там встречались такие женщины… страдающие, но при этом благополучные материально, понимаешь? Если честно, то я им завидовала.