Немного зло и горько о любви

Нажал отбой. Никаких людей здесь не будет. В случае, если Маша не вернется, а Леру придется отпустить, у меня останется ноут с ее дневником и книга. Это же купленный на мои деньги ноут, в конце концов. И будет оплаченная мной книга. Вот и все мои дивиденды за то, что она живет тут. Просчитать затраты и выгоды проекта впервые не получается – и чуть ли не впервые мне хочется инвестировать во что-то без всяких гарантий на прибыль.

…Мысль о том, что Машу нужно вернуть любой ценой, меня не оставляла, нет. Я слишком много в нее вложил, чтобы это кому-то досталось. Порой ярость накрывала волной, и мне хотелось заманить Машу сюда под каким-нибудь предлогом, избить, изнасиловать, а потом мучить и заставлять говорить «я люблю тебя», и требовать: «Еще раз! Громче!», и смотреть, как она корчится от унижения.

Но. Что интересно: раньше в такие моменты приходилось накачиваться коньяком до отключки. Еще помогала скоростная езда.

С тех пор как Лера появилась в квартире, появился иной выход из приступов злобной ревности.

Если спазм ярости заставал дома, то я просто заходил к ней в комнату, становился у окна и, как теплому свету, подставлял себя ее тихому присутствию за спиной. Это чего-нибудь да стоит, верно? Пусть не в денежном эквиваленте. Маша – тоже не денежный эквивалент, но это Маша. Больше ни в кого я не вкладывал таким образом. До сих пор.

…Слушал, как сухо и мягко шелестят клавиши ноутбука, если Лера работала. Или впитывал ее голос, обращенный к коту. Или просто стоял и смотрел на нее, если она спала.

Она же по какому-то наитию понимала, что не надо вскидывать в вопросительной улыбке голову, когда захожу в комнату, что мне нужно просто побыть в ее «поле», а потом я уйду.

Иногда кот спрыгивал с ее колен, находил меня в одной из комнат и усаживался рядом. Реакция у меня на это была всегда одинаковой: брал кота на руки, относил Лере. «Он меня смущает», – говорил серьезно.

Вчера листал настольную Библию, подаренную еще бабушкой, и набрел на историю о том, как древний царь Саул страдал от приступов черной ярости. Тогда он посылал слуг за неким Давидом, тот приходил, играл какую-то музыку, и злой дух отступал от царя.

«Она – мой ангел, отгоняющий злого духа от меня», – понял я о Лере.

Своим присутствием она словно вносила в жизнь еще одно измерение, образуя некий дополнительный ресурс, куда я порой соскальзывал. Такое,вероятно, покупают у психотерапевтов, но я ненавижу их всех скопом. Мне остается только надеяться, что, когда она уйдет, я уже справлюсь с собой или найду способ заставить Машу вернуться.

Сейчас надо поговорить с доктором. Она должна быть здоровой. Хотя бы для того, чтобы дописать этот рассказ обо мне. Обо мне никто никогда не писал рассказов. А о ком писали? Ни о ком из моих знакомых не писали. Интересно, о ком тут еще есть? О Маше, например? О Лике? Нет, смотреть нельзя, просто скажу, чтобы показала. Попрошу, то есть.

Сейчас главное – поговорить с доктором.

…Доктор оказался коротышкой, стареньким, востроносым, в круглых очочках. Седые кудри – мягкие, почти белые, такие тонкие на розовой коже черепа. На впалых щечках просвечивали бордовые тонкие ниточки – пьет, наверное, все эти медики халявный спирт расходуют внутрь. Особенно поразился виду докторских ботинок: обувь такого размера обычно носят миниатюрные женщины и дети.

Кроме того, ботинки были фиолетовые и лакированные.

И, судя по качеству кожи, крою и еще всяким нюансам, стоили не меньше, чем мои «Baldinini».

– Сейчас я вам попробую описать ситуацию так, как она представляется мне, голубчик, – проговорил доктор, встречая меня у двери и указывая на диван в кабинете.

Почему-то не сел за стол, как-то ловко оказавшись на диване рядом.

Я вновь уставился на докторские ботиночки, покачивающиеся в воздухе, – ноги не доставали до пола.

– Немного коньяку, профессор? – заглянула в дверь секретарша.

– Да, пожалуй что… и банкеточку, – он указал на кожаный пуфик, – придвиньте ко мне, я ноги поставлю. Да, позволю себе напомнить свое имя – Викентий Теофильевич, не настаиваю на обращении по имени-отчеству, но мне было бы приятно.

Старичок явно рулил в нашей «паре», но я это принял спокойно. Я нащупал в кармане диктофон и включил. В медицине я мало что понимаю и могу все не запомнить, так что пусть запишется все, что скажет профессор.

– Так вот, голубчик… Никакого рассеянного склероза у девушки нет.

– Так она здорова?!

– Мммм, сказать так не представляется мне возможным. Видите ли… У вас есть время?

– Немного. Скажем, у меня есть час – довольно?

– Вполне, вполне… Видите ли… эта девушка – заметьте, я не спрашиваю, кто она вам, потому что знаю, что такие никогда никому никем не приходятся и одновременно приходятся… как бы это выразить… впрочем, неважно. Так вот.

Нестабильность – обычное состояние этой девушки.

Вернее, нестабильность как такая «мерцательная аритмия» непрерывного становления, того самого – угаданного гением одной из античных школ.

– Я не силен в античных школах, Викентий… доктор. Объясняйте проще.