Ненужные люди. Сборник непутевых рассказов

Матричная кузница, где Костек отработал несколько лет, находилась на окраине завода, который, в свою очередь, стоял на окраине города. Кузница штамповала какие-то детали для автомобильных запчастей: то ли BMW, то ли Volkswagen. Задача была простая: брать из корзины нарубленные чушки, загружать их в печь, потом – по одной, через конвейер – подавать их на пресс, где из раскаленного куска стали получалась заготовка. После этого партию заготовок отравляли на тестовое стендовое испытание, где они проверялись на соответствие стандарту и на отсутствие микротрещин и брака, а уже оттуда пути расходились: все прошедшие испытание изделия шли на шлифовку, а не прошедшие уезжали обратно на переплавку, откуда, в виде огромной рубленой колбасы, вновь поступали к Костеку. В цехе стояло пять таких прессов, испытательных стендов было три, а шлифовальная машина – одна, и одна в резерве. Прессы оглушительно стучали по жёлто-красным болванкам, которые после удара, шипя, летели в масляные купели; стенды журчали низким басом, выводя свою мелодию на проверке партий изделий; шлифовальный агрегат работал беспрестанно, уже на высокой ноте, добавляя свою партию в этот индустриальный хорал. Костека сперва поставили на пресс, это было самое простое – укладывать раскалённую, пышущую жаром болванку в прокрустово ложе штампа, по всем параметрам соответствующего изделию, и нажимать на кнопку. Бац! – Костек открывал рот, чтобы не оглохнуть от звука падающего пресса – и на ложе уже не кусок железа, а красно-чёрная запчасть. Ложе наклоняется, и Костек помогает прутком этой запчасти упасть в ванночку с маслом.

Потом он работал на шлифовке, это уже совсем просто: всё загружается и шлифуется само, автоматически, а ты только принимаешь готовые детали, осматриваешь их поверхностно и отправляешь на склад. Никаких тебе «бац!» и «бух!» поблизости, но наушники всё равно не могут полностью защитить от высокого, как при заточке ножей, писка.

Только через полгода Костека пустили в «святая святых» процесса – на стендовое тестирование. И там, стоя у прибора, похожего на пульт управления самолётом, со множеством датчиков и стрелок, он вдруг смог выразить то, что все полгода работы в этом шумном огромном цехе бродило у него в голове неясными до-словесными образами: на что похож весь этот процесс – от кузнечного пресса до оценки, определяющей участь готового изделия – вправо, на шлифовку, упаковку и дальше, к автомобильному заводу, установке и использованию по назначению, или влево – на переплавку. У него задрожали руки и помутилось всё в голове, когда он понял, что работает сейчас управляющим чистилища для этих безмолвных болванок и что точно так же, где-то наверху, кто-то, проштамповавший однажды в материнской утробе именно его, позёвывая и почесывая свою нематериальную сущность, однажды загонит и его на стенд для тестирования. И в лучшем случае, он поедет служить «кирпичиком» для небесного BMW, а в худшем – отправится на переплавку.

Это понимание требовало, звало его поделиться открытием, и он, впервые за долгий срок, откупорил бутылку медовухи с Яном, рабочим из его бригады, самым спокойным и молчаливым. Пили в кабачке возле завода, вечером, когда закончилась смена. Одной бутылкой, понятно, всё не закончилось, заказали ещё, потом опять… Ян пил молча, молча слушал и кивал, будто всё понимал, а Костек, возбуждённый, всё развивал и развивал этот сюжет, от рождения из болванки до смерти и перерождения, и сыпал цитатами из Кьеркьегора, Бубера, Хайдеггера и Достоевского.