Это письмо, по-видимому, было написано в начале лета 1919 года. Вслед за ним Болеслав Павлович пишет ещё одно письмо, приведём и его:
«Дорогой мой! Я вчера был в Гаврилове, А. П. согласна быть заведующей в Рябково, она сегодня посылает заявление в здравотдел, так что не надо посылать нам Лапшина, на место которого желает поступить Пьянков, поэтому он и рекомендует к нам Лапшина. Сторож и конюх у нас уходят, а на их место положительно людей не находится, главное, из-за хлеба. Были здесь Смирнов и Доброхотов, но ничего не могут сделать, так как нет материалу, да и рабочих положительно найти нельзя. Не знаю, удастся ли нам разделать огороды: никто не идёт, да и семян нет, кроме рассады капусты и брюквы.
Квартира моя отделывается, и я скоро перееду, но в ней такая масса клопов, что не знаю, как буду там жить. От клопов даже больные сбежали. Пока буду помещать больных в той половине, которая отделывалась под госпиталь, в амбулатории помещать нельзя, ведь там подвал, в котором находятся лекарства.
Я чуть не каждую почту получаю анкеты одинакового содержания, неужели ты не отдал анкету Обществу врачей, которую я с тобой послал? Сегодня будет послана такая же анкета в Иваново, в которой такие требования выставлены относительно всего медицинского персонала, да прилагаю ещё анкету от уездного здравотдела, в которой имеется графа: «состоит ли членом союза», я не знаю, какого союза, и поставил «да», если не так, то зачеркни. Посылаю также запрос Общества врачей, в котором опять выставляют требования, от этих анкет у меня голова закружилась, так что не знаю, что с собой делать.
На заметку «Хирургия» в «Рабочем и крестьянине» я не обращал внимания, один из членов здешнего волостного совета выразился так: «Написал негодяй, а дуракам и любо». Я не знаю, кто это писал, но думаю, что кто-нибудь из заводских доброжелателей. Что касается подачи заявления о помещении нашего конюха в квартиру Бандера, то, я думаю, не стоит, потому что в этой квартире уже завод поселил другого рабочего.
Покуда я не голодаю, но у меня сердце болит за вас, я понимаю, что вам с едой приходится очень плохо, постарайся поговорить со мной по телефону, хоть и очень трудно добиться. А пока целую всех вас. Твой отец Б. Пигута».
Из этого письма видно, какая в то время была неразбериха в системе здравоохранения и как было трудно перестраиваться и привыкать к новым порядкам таким старикам, как Болеслав Павлович Пигута. Поэтому немудрено, что в конце 1919 года он не выдержал, решил бросить рябковскую больницу и уехать на свою родину, где рассчитывал найти больше порядка. Очевидно, это было следствием очередного скандала с каким-нибудь новым заведующим, а может быть, и новой партией анкет, требующих немедленного ответа на множество вопросов, содержание которых он даже и не понимал.
Он подаёт заявление:
«Рябковский Санотдел
входящий № 5620 от I5/X–1919г.
Врачебный участок Кинешемского уезда
В Кинешемский уездный отдел здравоохранения
I2/X–1919 г.
№ 219
Известно, что при царе шло обрусение западных губерний, и если я живу здесь, то не по своей воле, а по воле бывшего царского правительства. Я уверен, что не только в Кинешемском уезде, но и во всей Иваново-Вознесенской губернии нет врача, который бы работал при таких неблагоприятных условиях, в которых работаю я. А за последнее время даже жалование убавлено наполовину.
Поэтому прошу отдел здравоохранения возбудить ходатайство и оказать содействие, дабы я имел возможность уехать на родину, то есть в свою родную Советскую Белорусскую республику, врач Б. Пигута».
Очевидно, это заявление для здравотдела явилось полной неожиданностью, потому что заведующий отделом написал только такую резолюцию: «Оставить до приезда Д. Б. Пигуты I6/X –19 г. Волков».
Между прочим, это заявление характеризует Болеслава Павловича как порядочного и дисциплинированного человека. Ведь в этот период времени многие интеллигенты, не получая достаточного материального обеспечения на своем месте работы, не задумываясь, бросали его и отправлялись на поиски лучшего, с более высоким заработком. Не таков был врач Пигута.
Проработав в Рябково более сорока лет, он не мог оставить место и больных людей на произвол судьбы. Но ежедневные оскорбления, нелепые обвинения и, наконец, просто проявление неуважения к нему, как к старому специалисту, привыкшему до этого ко всеобщему уважению и даже преклонению, подействовали не только на его психику, но и на физическое состояние. И он, до этого почти никогда и ничем не болевший, начал ощущать боли в области сердца. Очевидно, сказалось и перенесённое воспаление лёгких, и значительное ухудшение материального положения.
Безусловно, отразилась и забота о новой семье, возникшей у него к концу этого года.