Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2

Борис не хотел, было, брать записки от других, особенно у большеголового, который почему-то ему был несимпатичен, но дядя Митя сказал:

– Мы здесь все товарищи по несчастью и должны по возможности помогать друг другу. Видишь, пустили только вас двоих. Возьмите письма и отнесите куда просят. Да, пожалуйста, скажи тёте, чтобы она не беспокоилась. Видишь, мы здесь живём удовлетворительно. Я здоров. И еду каждый день приносить не нужно. Нас кормят неплохо. Передашь послезавтра, если позволят. Не пропускай занятий в школе.

Борис положил записки в шапку, и ребята направились к выходу. Когда они вышли из ворот тюрьмы, Казаков заканчивал приём стоявших в очереди. Перед тюремными воротами оставалось всего несколько человек, а у Емельянова была уже полная корзина узелков и мешочков с приколотыми к ним записками.

Увидев вышедших из ворот ребят, Казаков жестом подозвал их к себе.

– Ну как, видели своих? Передачу отдали?

– Да, спасибо! – ответили хором ребята.

– Вот и хорошо. А вам никаких передач не давали?

– Каких передач? – изумился Борис.

– Ну, записочек там или ещё чего-нибудь?

Ребята переглянулись. И Боря, вдруг проникнувшись к этому человеку каким-то необъяснимым доверием, решительно сказал:

– Записок надавали, вот они… Дима, доставай и ты! – с этими словами он снял шапку и вытряхнул в подставленную Казаковым ладонь все находившиеся в ней записки, туда же положил скомканную бумажку и Дима.

– Ну-ка, дайте я их посмотрю. Всё, что проносится в тюрьму и выносится из неё, мы обязаны проверить! – и Казаков начал читать записки.

Затем он отложил две из них и, возвратив Боре и Диме остальные, сказал:

– Эти я оставлю, с этими арестованными я сам поговорю, а остальные можете отдать тем, кому они написаны. Да запомните, если вас когда-нибудь ещё пустят к вашим родным, то записки можете брать только от них, от других людей никаких поручений брать нельзя. Понятно?

К ним подошёл Емельянов.

– Обыскать ребят? – спросил он.

– Не надо, они и так всё, что при них было, отдали. Ведь всё?

Дима, стоявший рядом с подошедшей к нему матерью, с готовностью ответил:

– Конечно, всё!

А Боря даже перекрестился:

– Вот, ей-богу, всё!

Казаков засмеялся:

– Вот видишь, Емельянов, ребята честные, даже побожились, что всё отдали, как же им не поверить! Пускай себе идут по домам.

Такое доверие со стороны взрослого и, очевидно, значительного человека наполнило мальчишек такой гордостью, что они были готовы выполнить любое приказание этого «страшного» чекиста. А Борис Алёшкин даже и не предполагал, что через каких-нибудь два с половиной года он сам будет таким страшным чекистом.

И хотя с позиции школьных традиций передача доверенных им писем начальству тюрьмы и могла расцениваться как своего рода предательство, впоследствии, обсудив это между собой, ребята решили, что они поступили правильно. Во-первых, потому, что если бы они добровольно не отдали всех писем, то при обыске их всё равно бы нашли. А они доверие такого хорошего человека, каким им обоим показался Казаков, потеряли бы, и, может быть, этим принесли бы своим родным вред, и уж, во всяком случае, не могли бы надеяться, что их пустят на новое свидание. Во-вторых, когда они увидели, что Казаков оставил себе только две записки – большеголового и черноусого насмешника, то не очень и огорчились, так как им обоим почему-то не очень хотелось брать поручения от этих людей.

И наконец, в-третьих, как мы уже говорили, они были разочарованы самим положением арестованных и их тюрьмой, которая, по их понятиям, скорее напоминала госпитальную палату, в которой Боре приходилось бывать вместе с Анной Николаевной, чем тюрьму. Кроме того, арестованные пользовались относительной свободой: они могли ходить по коридору, в уборную, находившуюся в другом конце флигеля. Могли читать и играть в шахматы. Их положение совсем не походило на положение тех узников, о которых им приходилось читать.

Между прочим, Боря, придя домой и отдавая Анне Николаевне записку от дяди, так и сказал:

– Не волнуйтесь, Анна Николаевна. У них там хорошо: в комнате чисто, светло, только что решётки на окнах; и не скучно им там, и в шахматы играют. А дядя Митя просил сказать, что он здоров.

– Да ты был там что ли? – изумилась Анна Николаевна.

– Нy конечно! – гордо ответил Боря. – Меня сам товарищ Казаков пропустил.

– Кто-кто? Что ещё за товарищ такой? – не поняла тётка.

– А он там, наверно, самый главный или почти что самый главный, он нам с Димой так и сказал: «приходите ребята ещё, я вас всегда пропущу», – на всякий случай приврал Борис.

– Погоди, погоди, а причём там Дима?

– Ах, да, я и не сказал! Там дяде Мите не скучно – там же Димин папа тоже сидит, и другие разные люди. Они все вместе.

На следующий день Борис и Дима держались в школе как заговорщики. Ведь только они были в тюрьме, только их родные были арестованы, и это в их глазах придавало им особое значение. Они знали, что если бы одноклассники узнали об этом событии, то посыпались бы возгласы сожаления, сочувствия, а может быть, и насмешек, поэтому договорились молчать.