Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

С этими словами она выбрала одну из девушек, чуть кивнула ей, и та послушно удалилась с царем под купы деревьев, где уже было готово пышное ложе. До утра пери услаждала царя, потом приготовила ему водоем для омовения, а когда освеженный царь вышел из воды, в полуденной тиши уж никого не было. Весь день провел царь в сладкой дремоте, а едва завечерело, опять пронеслась гроза, окропила все дождем, раскинула мускусный полог над лугом, и вновь появились из темноты вчерашние красавицы. Принесли престол, усадили свою госпожу, подвели к ней царя, пир начали… Вновь одарила царица лаской своего гостя, но как он ни просил, не позволила ему достичь исполнения всех желаний, послала к нему другую девицу. Так продолжалось изо дня в день в течение целого месяца. Когда же наступила тридцатая ночь, и царь, сидя рядом с царицей гурий, поднес к устам чашу темного вина, опьянение пробудило в нем любовный пыл, с новой силой ухватился он за темные кудри страсти, словно муха в паутине забился в их извивах: он потерял терпение при виде луноликой, будто бесноватый в день полнолуния, и протянул алчную руку к источнику наслаждений. Но повелительница мягко отвела его персты и молвила:

— Всему свое время, не настаивай, самой длинной руке до этой двери не дотянуться. Ты обладаешь пальмой, смири же свой нрав и не спеши срывать с нее незрелые финики. Пей вино и дожидайся рассвета, предвещающего появление солнца!

В ответ царь разразился страстной речью, доказывая, что изнемог от жажды, что гибнет, сжигаемый страстью, что страдания и муки его перешли через край… Красавица всячески увещевала и успокаивала его, но он не слушал больше ее обещаний, твердил свое:

— Нынче ночью я должен получить желаемое, пусть даже это будет стоить мне жизни. Кровь моя бушует, адское пламя жжет!..

И он сжал луноликую в объятиях, пытаясь овладеть ею, развязать заветный пояс, преграждавший путь к серебристому сокровищу. И тогда царица сказала:

— Хорошо, я сама отворю дверь пред тобой. Но ты должен закрыть глаза и не открывать их, пока я не разрешу тебе.

Тут царь невольно поддался на ее уловку, выпустил красавицу из рук и смежил веки, трепеща от ожидания. Прошел миг, другой, он услышал легкий шепот: «Пора!» — открыл глаза и увидел себя в корзине, брошенной на глухом пустыре. Ни прекрасной подруги, ни благодатной долины с райскими кущами… А потом предстал перед ним его друг-мясник, обнял его и стал говорить такие слова:

— Не сердись, но по-другому я не мог поступить: эту тайну нельзя было постичь иначе. Ведь сколько бы я тебе ни рассказывал, ты не уверовал бы в то, что нужно испытать самому.

И тогда царь, терзаемый горькими сожалениями, облачился в черное, ибо этот цвет подобает тоске и печали, простился с товарищем по несчастью и, покинув тот город, возвратился домой, но и там не сумел избыть горя. Так и остался он царем в черных одеждах, вечно скорбящим страдальцем. А та невольница, которая рассказала о его судьбе, всей душой сочувствуя царю, тоже окутала себя черным покрывалом и отправилась на поиски Живой воды, чтобы вернуть своему господину радость жизни. Вот что поведала Бахраму индийская царевна, присовокупив к сказанному похвалу черному цвету, который она считала самым главным (по пословице: «Черный цвет — сильнее всех»), подобающим владыкам. Бахрам похвалил ее за чудесную повесть, крепко обнял и сладко заснул.

Повесть царевны Чина, рассказанная в Желтом дворце

В воскресенье, когда солнечные лучи позолотили окрестные холмы, Бахрам облачился в золотые одежды и, сам подобный восходящему солнцу, направился в Желтый дворец, где обитала китайская принцесса. Он утолил жажду сердца с прекрасной госпожой блистательных покоев, а когда померк дневной свет, попросил нежный светильник Китая ублажить его душу сладостной речью, поведать красивую историю. И прелестная Ягманаз подчинилась его повелению.