Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

Ширин пустилась в путь на Гольгуне, а Шапур, как тогда говорили, «бежал у ее стремени», то есть служил ей как самый верный и преданный друг и помощник, был при ней неотлучно, оберегая от тягот пути. Еще взяла она с собой нескольких верных служанок, давних и задушевных своих подруг, которые знавали ее и в горе, и в радости, велела собрать побольше скота, — коней и верблюдов, овец и коров, — ковров, тканей разных и золота, и двинулся караван в сторону горного чертога, который был построен прежде для Ширин.

Весть о путешествии Ширин разнеслась окрест, долетела и до Хосрова, который увидал в том надежду на скорое избавление от мук разлуки. Хоть он и страшился Мариам, которая очень строго следила за ним, однако же не оставлял мысли свидеться с Ширин. Но тут доставили ему другое известие: о смерти Бахрама Чубине, его мятежного врага. Хосров, конечно, вздохнул с облегчением, но не впал во грех гордыни и высокомерия, который побуждает иных победителей принижать побежденных, не признавать за ними силы и доблести. Шаханшах понимал: невелика честь победить слабого и ничтожного. Он выказал удовлетворение гибелью Бахрама, но все же отдал ему должное: оценил храбрость былого противника и его стойкость, вроде бы даже пожалел о нем, три дня не садился на трон и чашу с вином в руки не брал.

Зато на четвертый день началось во дворце шумное пиршество и ликование, вино лилось рекой, шаханшах послал за Барбадом — великим певцом, и тот явил свое дивное искусство, соловьем разливался, помогая себе игрой на лютне. Из ста песен, которые были им сложены, отобрал он тридцать самых сладкозвучных, самых пленительных и чарующих, и спел их одну за другой. Начал он со знаменитого напева «Нежданно обретенное сокровище», потом перешел к другим песням, исполнил «Жемчужный шатер» — словно перлы рассыпал по царским коврам, пропел «Зернышко мускуса» и «Убранство светила», а за ними прочие напевы, столь же прекрасные, и закончил чудесной мелодией «Сад Ширин», томной и нежной, как бы омывающей сладостью полное горечи сердце. Хосров и гости на пиру были в восхищении, государь после каждой песни кричал: «Зих!», то есть «молодец», «браво», и одарял Барбада кошелями с золотом и роскошными кафтанами с царского плеча.

А когда закончился пир, повелитель, охмелевший и разомлевший, переполненный томительно-сладкой тоской по Ширин, отправился на женскую половину и завел было с женой речи о Ширин, а той желчь так и бросилась в голову. Хосров сидел пред ней и толковал о благословенном дыхании Исы*, проповедовавшего добро, убеждал супругу, что Ширин-де уже не властна над его душой, однако следует проявить великодушие, принять ее во дворце — назло врагам, оказать гостеприимство ей на женской половине… Но Мариам отказалась наотрез:

— О миродержец, — молвила она, — ты вознесся главой до звезд небесных, на прочих людей взираешь с высоты, но выслушай меня: упрятать меня с этой вавилонской чародейкой в один ларец — бесовская затея. Она безбожница, ей неведома верность, она тебя погубит. Знай, если ты поступишь так, я на собственной косе удавлюсь, а грех на тебя падет.

И много чего еще она говорила, поминала клятву, которую Хосров в Руме дал, но главное, понял царь: никогда Мариам и Ширин вместе не уживутся. Перевел он разговор на другое, ласковые речи повел, решил стерпеть. С тех пор только с Шапуром, который постоянно наезжал во дворец с известиями из горного чертога, беседовал шах о Ширин. И вот однажды он молвил другу:

— Доколе мне тосковать в разлуке с любимой? Привези ее сюда ночью, и я укрою луноликую в этой башне, словно драгоценный камень в шкатулке. Ты ведь понимаешь, что я вернул себе венец и трон не для того, чтобы подвергать их опасности, что я не могу ссориться с Мариам и ее отцом — кайсаром. Пусть лучше у нас со сладостной красавицей будет тайная любовь, как у пери.

Шапур заверил его, что исполнит поручение и направился в замок Ширин, где сладостная луна томилась в полном одиночестве; она страдала без Хосрова, скучала в безлюдном краю. Но когда Шапур явился и завел беседу о тайном свидании, как ему приказывал Хосров, она в негодовании вскочила и крикнула ему:

— Стыдись, бессовестный, или ты Бога не боишься?! Или принимаешь меня за дуру безмозглую? Замолчи, не произноси больше ни слова — не каждую жемчужину возможно просверлить, не всякие речи говорить дозволено! Все свои прежние достойные слова и советы ты перечеркнул этими безобразными речениями и замыслами. А Хосрову, видно, мало, что он однажды уж навлек на меня позор, он хочет снова подвергнуть меня, непорочную, бесчестью. Нет, никогда я с ним не примирюсь! Да ведь еще как низко поступил: не сам пришел, другого послал ловушки мне расставлять…

Словом, разбранила Ширин златоуста-посредника, а потом немного поостыла и молвила: