— Ну, красноречивый посол, теперь ступай назад, передай своему шаху: «Вероломный! Ты изменил мне с другой, зачем же рассчитываешь на мое расположение? Уж не вообразил ли ты, что я твоя раба покорная? Не обольщайся! Ты поступил со мной неблагородно, хотя я пожалела и обогрела тебя, когда ты был скитальцем. Ты же ответил мне черной неблагодарностью, предпочел ты арранскому сахару изделие румийской мастерской. Что ж, не будем ворошить прошлое, забудь ко мне дорожку, знать, расстались мы навсегда. Не скрою, я буду скорбеть, пока не оборвется нить жизни моей, но пусть мое горе тебя не заботит, ты будь спокоен и беспечален».
Шапур выслушал ее слова и склонился до земли пред величием духа Ширин. Он сказал:
— О владычица, твои высокие помыслы подсказали тебе истинно благородное решение, прости меня, суемудрого, за недостойные слова.
И с тех пор никогда не говорил необдуманных речей в присутствии луноликой. Поцеловал он землю перед ней и отправился к Хосрову, а Ширин осталась, полная гнева и досады.
Итак, с тех пор как Ширин, эта строгая красавица, обликом подобная пери, поселилась в том тесном и мрачном ущелье, душу ее постоянно обуревали то гнев, то тоска, а тело томилось, лишенное солнечного света и жизни привычной. Любимой пищей Ширин было молоко, потому она и позаботилась привести с собой из родных земель коров и коз, овечек кротких. Но возле ее замка не нашлось подходящих пастбищ: в диких горах, на каменистых склонах не росло ничего, кроме ядовитых колючек, так что пастухам приходилось отгонять скот на дальние луга. А как оттуда молоко получить?
И вот однажды, беседуя с Шапуром, упомянула Ширин про стадо на дальнем выпасе, про неудобства свои, а Шапур и рад: спешит промах свой загладить, посоветовать, как беде помочь.
— Есть один отменный мастер, молодой строитель Фархад, я его знаю с юных лет, — говорит Шапур. — Он все науки превзошел, на весь мир своим искусством прославился, я уверен, что он твои трудности разрешит, с бедой справится. Дозволь представить его тебе!
Ширин согласилась, Шапур отыскал Фархада, с которым издавна дружбу водил, и привел его в замок. А Фархад был могучий богатырь — высокий, сильный, как слон, с мощными руками, привыкшими к кирке каменотеса, но со взором острым, как у орла, ибо зодчему, строителю надобно глазом все точнехонько измерить, умом взвесить прежде чем за работу браться. Встретили его во дворце Ширин с почетом, пригласили в зал приемный, к самой завесе подвели. А за завесой луноликая царица пребывала. (Вы, наверно, помните, что у себя на родине Ширин лица не закрывала, покрывала не носила — таков у них был обычай. Иное дело в землях иранских, там женщине исстари не положено с открытым лицом перед мужчинами появляться, а если это царица или супруга шаха, которая должна на троне восседать, с подданными разговаривать, то надлежит ей беседу вести из-за занавеса, завесы. Перебравшись ближе к Хосрову, Ширин стала придерживаться тех правил, которые приняты были у здешних жителей.) Фархад в смущении отвесил поклон, не зная, что ему предстоит. И тут раздался из-за занавеса голос — такой пленительный, такой сладостный, что и описать невозможно. Сначала Фархад стоял, словно завороженный, потом кровь в нем закипела, из груди исторгся стон и он, как подкошенный, рухнул на землю, бия себя по голове кулаками. Когда Ширин увидела, что он потерял покой, что птица сердца его упорхнула, она пожалела беднягу. И рада бы его исцелить, но какое средство могла она найти для излечения, кроме голоса своего, речей сладкозвучных? И прекрасная вновь заговорила, каждым словом всё крепче связывая того, кто стал ее рабом:
— О многоопытный мастер, прошу тебя, доставь мне радость, сними с души тягостное бремя! Я хочу, чтобы ты умелой рукой своей довел до совершенства сей дворец. Стада наши пасутся далеко, а я нуждаюсь в молоке: сотвори чудо, устрой так, чтобы можно было легко доставить молоко сюда. От замка до пастбища два фарсанга*, — как бы проложить через горы каменное русло для молочного потока? Там пастухи подоят коров и овец, — а тут мои прислужницы молока в чаши нальют.