Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум

Я далеко не первый, кто предполагает, что язык начался с создания и использования наполненных смыслом знаков. У этого тезиса много других сторонников среди ученых, и самый, пожалуй, известный из них антрополог из Калифорнийского университета в Беркли Терренс Дикон{830}. В сравнительной перспективе эта гипотеза вполне оправданна, поскольку особенностью коммуникации у животных является использование символов, но не синтаксиса{831}. Как отмечалось выше, символизм присутствует в естественных системах коммуникации многих животных; ряд высших обезьян удалось научить узнавать и использовать символы, будь то жесты или лексические элементы, приближающиеся по значению к словам, и у обезьян даже получалось составлять из них простые комбинации. Однако убедительных доказательств, что кто-то из животных, кроме человека, способен овладеть синтаксисом{832}, у нас практически нет.

По мере того как увеличивалось количество усваиваемых посредством социальной передачи разновидностей продуктов, навыков экстрактивной добычи пищи, способов обработки, жестов, моделей координации и маркированных угроз, выучивать связанные с ними символы становилось все труднее, и эта задача превращалась в существенный фактор отбора, под воздействием которого оказывались наши предки. Я, как и ряд исследователей{833}, подозреваю, что наши предки выстроили мир достаточно насыщенный символами, чтобы положить начало эволюционной обратной связи в форме давления самомодифицирующегося отбора, который отдавал предпочтение структурам мозга, призванным эффективно работать с этими символами{834}. Эта обратная связь, которую считают проявлением то эффекта Болдуина{835}, то конструирования ниш{836}, представляет собой не что иное, как конкретизацию общего обоснования культурного драйва, изложенного в двух предыдущих главах данной книги. То есть отбор в пользу более эффективных и высокоточных форм социального научения благоприятствовал эволюции определенных структур и функциональных возможностей мозга, выступив, таким образом, двигателем эволюции мозга и умственных способностей. Формирование синтаксиса, который присущ современному человеческому языку, стало возможным только благодаря долгим, растянувшимся, вероятно, на 2 млн лет манипуляциям с символами в протоязыке, создавшим давление отбора, которое, в свою очередь, обусловило значительные изменения в мозге гоминин{837}.

С увеличением массива символов, значение которых приходилось запоминать нашим предкам и из которых нужно было составлять однозначно воспринимаемые сообщения, появилась потребность в правилах и порядках, регламентирующих общепринятые модели словоупотребления (а это важные составляющие синтаксиса). Если слова просто нанизывать цепочкой без всякого порядка, возникнут разночтения в их совокупном смысле и адресату придется туго. Так, например, высказывание «Медведь человек ест» может с равным успехом означать и что медведь ест человека, и что человек ест медведя, и что оба они чем-то питаются. Синтаксис снимает это затруднение, разбивая сообщение иерархически и рекурсивно на значимые и понятные части, то есть фразы и предложения, которые мозг может легко и быстро обработать. Синтаксис вводит правила, препятствующие разночтениям. Он обусловил не только формирование полноценного языка, но и почти беспредельную гибкость его использования. Значение слов строго ограничено лишь до тех пор, пока они разрозненны, но в сочетаниях, составленных по правилам, понятным всем участникам, те же слова способны передавать невероятно сложные послания и мысли.