Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум

Согласно последним исследованиям в области изучения когнитивных способностей животных, и у человекообразных обезьян, и у врановых, и у китообразных умственные способности развивались в ходе конвергентной эволюции, и наиболее вероятным кандидатом на роль стоявшего за ней механизма выступает культурный драйв. Однако Аллан Уилсон рассматривал его как автокаталитический процесс{620}, при котором отбор в пользу более эффективного социального научения ведет к предпочтению структур и свойств, усиливающих когнитивные способности и технические навыки, а эти свойства, в свою очередь, обусловливают дальнейший отбор, направленный на мозг и поведение. В связи с этим я подозреваю, что у птиц и китообразных сыграло свою роль некое существенное ограничение, которого не было у приматов, – оно и затормозило развитие использования орудий и экстрактивной добычи пищи, и сузило простор для ответного влияния формирующихся технических способностей на эволюцию мозга. Плавники требуются китообразным для эффективного передвижения в воде, а значит, для оперирования орудиями фактически остается только «клюв» или пасть. Киты и дельфины не могут ухватить предмет одной конечностью и обрабатывать его другой, что отменяет использование сложных орудий и сужает арсенал приемов добычи пищи. Точно так же и у большинства птиц требования, предъявляемые приспособленностью к полету, ставят непреодолимый предел эволюционному укрупнению тела и мозга, поскольку чем крупнее птица, тем тяжелее ей отрываться от земли. В принципе, крупный мозг мог бы развиться у гигантских нелетающих птиц, таких как моа или слоновые птицы (эпиорнисы){621}, но их рудиментарным крыльям было далеко до манипулятивных способностей, а ноги были приспособлены для бега, что тоже препятствовало экстрактивной добыче пищи. Возможно, именно из-за этих ограничений те из птиц, которые наиболее ловко управляются с орудиями, демонстрируют не слишком высокую поведенческую гибкость{622}. У приматов же, напротив, нарастающий по принципу снежного кома процесс, судя по всему, включил в себя отбор в пользу разных видов интеллекта – социального, технического и культурного, – усиливающих друг друга. Действие такого механизма могло распространиться на множество разных групп, особенно у человекообразных обезьян, но апогея оно определенно достигло у человека, поскольку именно он демонстрирует максимальную степень развития мозга, умственных способностей, использования орудий и опоры на культуру{623}. Похоже, Уилсон был на правильном пути. Я убеждался, что культурный драйв действительно мог оказаться ключевой составляющей в объяснении эволюции человеческого разума.

Глава 7 Высокая точность

Одно из самых захватывающих свойств науки – то, с каким упорством она неустанно превращает ответы на свои вопросы в новые загадки. Именно так произошло и теперь. Если культурный драйв действовал на всех человекообразных обезьян и на некоторых низших, почему же гориллы не изобрели ускоритель заряженных частиц? Почему капуцины не слетали на Луну и не создали обезьянью версию Facebook[15]? Несмотря на то что гипотеза культурного драйва привела к важным открытиям, она так и не объяснила, почему человек столь многого достиг по сравнению с другими приматами. В чем секрет нашего успеха?{624}

Одно из предлагаемых объяснений списывает все на волю случая. Если культурный драйв (или любой другой механизм, предположительно двигавший эволюцию умственных способностей) действовал по всему видовому фронту, то не все виды могли быть затронуты им одинаково. По той или иной причине, а возможно и в силу чистого везения, размеры мозга и умственные способности у одних видов возрастали бы сильнее, чем у других, и, учитывая автокаталитический характер процесса, один вид вполне мог бы «обскакать» другие по части когнитивного развития. Рано или поздно самые умные обязательно оглянулись бы назад и спросили: «Почему мы?» Однако версия со случайностью не очень-то нас удовлетворяет. Фактор случайности, конечно, исключать нельзя, но гораздо увлекательнее все же отыскать тот признак или сочетание признаков, которыми не обладал никто, кроме наших предков, и которые обеспечили нам преимущество перед остальными.

В другом варианте ответа успехи нашего вида объясняются демографией. Как только размеры популяции достигали некоего критического порога, за которым для мелких общин охотников-собирателей увеличивалась вероятность контактировать друг с другом и обмениваться благами и знаниями, снижалась вероятность утраты культурной информации и начинали накапливаться знания и навыки{625}. Довод как будто вполне убедительный, поскольку от размеров популяции и ее внутренних связей, безусловно, зависит многое – но отнюдь не всё, ведь крупные популяции характерны для множества видов, однако ни один из них еще не сумел разработать вакцину или составить Декларацию прав человека. Разветвленные социальные сети поддержат сложную культуру только у тех животных, у которых исходно имеется способность к ее порождению.