Неопалимая

Я уверена, они считали, что действуют по приказу Божественной. Пока что ее отсутствие не казалось подозрительным. Саратиэль поговорил со слугами и оставил одержимую служительницу, чтобы создать впечатление, будто в покоях Божественной кто-то присутствует, охраняя ее сон. Вероятно, до полудня никто не забеспокоится и не настоит на том, чтобы проведать ее.

Мрачные каменные коридоры собора плавно уступили утреннему свету, который полосовал пол, проникая через окна, и наполнял воздух мягким розовым сиянием. Один раз Саратиэль задержался у окна, чтобы опустить тонкую руку Леандра на мраморную скамью. Купаясь в свечении рассвета, его бледное, тонко очерченное лицо контрастировало со строгостью черных одеяний; он напоминал картину, вынесенную за пределы времени. Я задумалась, не было ли это тем самым местом, где часто проводила время в молитвах Божественная. Когда Саратиэль наконец отвернулся, я не могла сказать наверняка, но мне показалось, что волосы Леандра засияли белизной.

Мы прошли через церковные своды и попали во внутренний дворик. Солнце еще не достигло его, заслоненное окружающей громадой собора. Здесь царила сырая, затхлая прохлада, словно в этом древнем камне хранились сотни тоскливых осенних и горьких зимних дней. Над головой парили вороны, темными пятнами усеивавшие контрфорсы и гротескную лепнину. Они беспокойно зашевелились, но не подняли тревогу.

– Интересно, – заметил Восставший. – Похоже, они не могут ощутить духов через освященные доспехи рыцарей. Я сомневаюсь, что Саратиэль спланировал это – он никогда не был умнейшим из нас, Восставших. Однажды, когда мы были намного моложе, мы с Малтасом почти убедили его попробовать овладеть телом утки.

Я не могла понять, была это нервная болтовня или тщетная попытка подбодрить меня. Большая часть пути прошла в попытках вспомнить, каково это – находиться в одиночестве внутри своей головы. Еще недавно тишина явилась бы благословенным облегчением. Теперь эта мысль казалась мрачной до невозможности. Возможно, милостью Госпожи, мы с Восставшим снова отыщем друг друга в загробной жизни.

Когда мы пересекали лужайку, в полумраке я заметила, что один из сопровождавших нас солдат показался мне знакомым. Он решительно смотрел вперед, выпятив челюсть. Я подумала, что он мог быть одним из стражников с площади. Не тот, кто выронил меч, а из других.

«Талбот», – смутно припомнила я, подставив имя к его лицу – не то чтобы это имело значение. Капитан Энгерранд находился в тюрьме. Это уже не его люди. Городскую стражу возглавлял человек по имени Халберт, который, по словам Чарльза, предан Кругу.

Талбот бросил взгляд в мою сторону и случайно встретился с моими глазами. И быстро отвел взгляд. Затем судорожно сглотнул.

Мне пришло в голову, почти случайно, что такое существо, как Саратиэль, обладающее силой убить любого, кого захочет, без усилий, уничтожить население целого города по своей прихоти, никогда бы не опустилось до того, чтобы задаться вопросом, способны ли люди перехитрить его. Уж точно не человек вроде Маргариты.

Талбот отделился от отряда, чтобы постучать в одну из дверей, выходивших во дворик. С другой стороны раздался ответный звук, и в замке скрежетнул ключ. Я взглянула на Маргариту чуть внимательнее. Она все еще держала голову опущенной, всхлипывала, а ее лицо по большей части оставалось скрыто за прядями волос, растрепанных и выбившихся из фестивальных кос. Ее губа распухла – последствие удара.

До меня снова донесся ее голос. То, что она сказала в лазарете. «Все думают, что я просто глупая, несмышленая девчонка без единой полезной мысли в голове».

Я проследила, как Талбот открыл дверь, явив с другой стороны рыцаря, охранявшего ее. И увидела, как тот медленно опрокидывается, теряя сознание и падая на землю, глухо громыхая доспехами.

Переступив через него, во двор вышла матушка Долорес.

Наш отряд остановился. Саратиэль рядом со мной замер, чтобы рассмотреть ее: простые серые одежды, обтягивающие ее огромный бюст, глазки-буравчики над обветренными румяными щеками.

– Что это? – Его черты исказились отвращением. – Монашка?

– О, сейчас ты это узнаешь, – радостно промолвил Восставший.

Рыцари выпрямились, взявшись за рукояти своих мечей. Солдаты повернулись к ним, прежде, чем они успели выхватить оружие, и обнажили свои собственные мечи, сверкнув стальными дугами, отливающими синевой в тени. Двор наполнил звон клинков.

Матушка Долорес шествовала прямо сквозь битву, ее одеяния развевались позади подобно корабельным парусам, раздуваемым ветром. Мечи мелькали совсем рядом, едва не задевая ее; она не обращала на них внимания. Было невозможно расслышать сквозь шум, что она говорит, но голос ее, эхом отражаясь от стен двора, звучал величественно.