Неопалимая

К моему удивлению, она не бросилась куда-то прятаться. Девушка работала рядом с лекарями, убирая испачканное белье и уговаривая пациентов сделать глоток отвара. Что-то из этого она проделывала с искаженным от ужаса лицом, но все равно делала, ее плечи были решительно расправлены. Вчера мне было трудно поверить в ее заявление о том, что она помогала в лазарете в Наймсе; я представляла ее слоняющейся по коридору, изредка приносящей благовония для сестер и использующей это задание как предлог, чтобы избежать более неприятных обязанностей. Теперь я не была так уверена.

Восставший уже несколько раз спрашивал меня о реликварии, но я и предположить не могла, где Маргарита его спрятала. Зато стало ясно, что я знаю о ней гораздо меньше, чем думала, хоть это и не оказалось для меня сюрпризом. Последние несколько лет у меня была цель избегать ее как можно чаще. В каком-то смысле я все еще думала о ней как о маленькой девочке, закричавшей при первом взгляде на меня, спрятавшуюся под кроватью.

Со всех сторон стонали пациенты, их рвало, они молили Госпожу о помощи. И это оказалось самой спокойной частью дня. Вскоре пошли шепотки о чуме.

Впервые я почувствовала изменения, витавшие в воздухе, когда заметила, как две сестры-мирянки утешают рыдающую послушницу. Я не слышала, что они говорили, но слухи быстро распространились. Где-то в лазарете умер пациент. Сестры-мирянки, разносящие свежее белье и бульон, выглядели напряженными, их руки крепко стискивали подносы. На второй смерти началась паника. Кто-то закричал при виде обмякшей, закутанной в саван фигуры, что вынесли из дверей фуматориума.

При таком количестве больных и раненых, за которыми ухаживали в лазарете, было неизбежно, что некоторые из них умрут. Но угроза чумы все еще преследовала Лораэль даже спустя сотню лет после последнего случая. Города, опустошенные мором, порождали чумных призраков, духов Третьего Порядка, чей шлейф миазмов просачивался под дверями и сквозь щели в окнах, заражая всех, кого касался. Существовала лишь одна реликвия, способная излечить чуму, и находилась она далеко – в Шантлере.

Хрупкое спокойствие зала нарушил крик. Кто-то из пациентов пытался вырваться, а сестры старались их удержать. Целители громко призывали к порядку – в этом хаосе больные, которые не были в состоянии стоять, рисковали оказаться затоптанными. Сестра-мирянка выронила поднос, громыхнув бьющейся посудой, и в слезах опустилась на пол.

– Что, во имя Госпожи, здесь происходит? – прогудела матушка Долорес.

Она ворвалась в комнату, подобно надвигающейся буре, придерживая сбитые в кучу юбки своей рясы, чтобы они не касались пола. Настоятельница сделала паузу, чтобы осмотреть открывшуюся сцену, затем поглядела прямо на пациента, лежащего на тюфяке неподалеку. Он побледнел и прижался к стене.

– Богиня, даруй мне терпение! – воскликнула матушка Долорес. Она пробралась к больному через море поддонов, наклонилась и взяла его за руку. – Это не чума! – взревела она.

Зал затих. Пока все потрясенно таращились, она приложила руку к груди мужчины. Цвет вернулся на его бледное лицо, и он поднялся с матраса, хватая воздух. Матушка Долорес грубо похлопала его по щеке, как хвалят послушную лошадь, затем удовлетворенно хмыкнула и перешла к следующему.

Восставший затих вместе со всеми, съежившись и наблюдая за происходящим. Я никогда раньше не видела, чтобы кто-то был исцелен реликвией. Меня учили, что этот процесс медленный и изнурительный; связанный дух нужно тщательно контролировать, иначе он усугубит болезнь вместо того, чтобы исцелить ее. Но матушка Долорес перешла к следующему пациенту, и к еще одному, не делая между ними даже пауз для передышки. Когда стало ясно, что она намерена исцелить весь зал, воцарилась тишина.

– Реликвия, что она использует, связывает Иссушенного, – сказал Восставший. – Это все объясняет – заболевшие люди, должно быть, черпали воду ниже по реке от города, где она отравлена отходами. Я видел, как это происходит, и раньше, но, естественно, никто никогда не слушает, когда я предупреждаю их об этом.

Он снова затих, когда матушка Долорес начала спускаться в мою часть зала. Я почувствовала, как дух съеживается, скрываясь из виду, – неприятное ощущение, словно он копошился у меня под ребрами. Я напряглась, уверенная, что матушка Долорес все равно ощутит его, но когда она дошла до меня, то лишь формально осмотрела мои перевязанные руки.

– Ты этим не больна, дитя?

Я покачала головой, сопротивляясь инстинкту вжаться в стену, как это сделал первый мужчина. Десятки людей были исцелены, а она даже не запыхалась.

– Скверна, – солгала я. – Я чувствую себя лучше.

– Хорошая девочка. – И она перешла к следующему пациенту.